Раскрытие тайны - [70]
— Понимаешь ты, Вася, дуб могуч, но ленив, растет медленно, не торопится. А вот этот ясенек — живет он совсем немного, спешит жить и рвется вверх, как птица. Он затемняет дубочку солнце. Тому такое положение не нравится. При всем своем спокойном характере дубок начинает горячиться, мобилизует, как принято говорить, все свои внутренние резервы и обгоняет соседа.
— Получается что-то вроде гонки за лидером, — заметил Глущенко.
— Да, только лидером в конечном счете выходит дубок. А нам это и надо. Лес у нас, Василий, молодой, — продолжал Батурин, — лет в среднем сорок насчитывает. А вот этот гражданин постарше, посмотри, как думаешь, сколько ему? — остановившись около могучего кряжистого великана, спросил Батурин.
Глущенко подошел ближе, запрокинул голову. Над ним темнела и гудела от ветра тяжелая масса раскинувшихся во все стороны, перевитых узлами, покореженных временем дубовых ветвей. Степной гость попробовал было обхватить ствол и рассмеялся.
— Да ему, Лукич, наверное, все двести будет…
— Больше бери, больше. Мы насчитываем четыреста пятьдесят. Вот как! Он у нас на особом учете. Как дитя бережем. И не только мы, лесники, но даже наши враги — хищники, порубщики леса.
— А их много?
— Не то, чтобы много, но есть. Да и как им не быть, посуди сам, когда есть прямая выгода идти на такое преступление и воровать лес. В прошлом году, скажем, каждый задержанный порубщик платил за ствол штраф двести-триста рублей. Теперь он лезет в лес, валит хлысты в два обхвата и платит за них по тридцать-сорок рублей. Продает же на базаре по триста-четыреста рублей за каждый. Прямая выгода. И еще смеется над нами.
— Это же беспорядок!
— Их у нас, лесников, немало. Душа, скажу тебе, порой болит, а сделать ничего не можешь…
Промелькнувший среди облаков серебристый диск луны осветил большую поляну, посреди которой выделялся полосатый столб.
— Граница кордона. Справа пошел массив Трофима Козлятина. И если уж говорить, друг мой, о наших беспорядках, то скажу тебе, беда мне с этим самым соседом, Козлятиным. Хотя с другой стороны — жаль человека, сломалось в его жизни сперва какое-то главное колесико, а теперь все остальные тоже скрипят, понемногу крошатся, летят, потому а терпеть приходится…
— Какой это Козлятин? Я тут по пути к тебе встретил маленького такого, скуластого, — вспомнил Глущенко.
— Он самый и есть, он и есть Козлятин, — перебил приятеля Батурин.
— Тебя он хвалил, мастером лесного дела называл, говорил, что вы с ним друзья…
— Друзья-то друзья, только видишь что получается, — и Батурин стал говорить о том, что Козлятин не любит и не понимает леса. У него на массиве полно всякой гадости. И короеды, и листовертки, и многое другое. В летнюю пору козлятинский лес черным становится. Вся эта гадость переползает к нему, Батурину. У Козлятина всё лето по лесу целые стада ходят, а он, как без рук. Козы объедают и губят кустарники, коровы забивают землю. Она у Козлятина, как асфальт. Для леса всё это боль. Кусты и мягкий грунт держат влагу, держат жизнь деревьев.
— Вот в чем дело, Василий! Лес, как и человек, без заботы и без любви жить не может…
Ночь уже совсем расположилась среди темневших кряжистых дубков и кленов, когда друзья, сделав километров двадцать, неторопливо возвращались на кордон. Шли они по узкой невидной тропинке, почти на ощупь. Впереди трусила Вешка, за ней Батурин и дальше Глущенко.
— Еще метров триста, и пойдем рядом, тропа пошире станет, — сказал Батурин и вдруг застыл на месте, оглянулся назад. — Постой, Василий, не двигайся, — проговорил он настороженно и машинально снял с плеча ружье. Ушедшая вперед Вешка подскочила к леснику, почему-то заскулила.
— Ты что, Лукич?
— Слышишь, сороки кричат? Они давно уже спали, а сейчас их кто-то разбудил, потревожил, — сказал Батурин.
Сорочий гомон всё усиливался. Его теперь ясно различал уже и Глущенко. Мимо них пронеслась с вытянутым хвостом лиса. Еще через минуту промчалась, не замечая ничего впереди, парочка диких коз.
— Горит! — крикнул Батурин. — Лес горит! — и бросился вперед, забирая всё дальше вправо. Он не видел еще огня, но чувствовал какой-то посторонний запах. Пробежав метров четыреста-пятьсот, стал настойчиво повторять: «Горит, лес горит!». Ветер принес запах горелых листьев и горький привкус наполнявшего воздух дыма.
Еще двести-триста метров, и Батурин сквозь темневшие впереди деревья увидел яркие языки ползшего по земле пламени. Оно, как волна, то подымалось, то опускалось. Над огнем метались подхваченные ветром клубы сизого дыма. А выше кружили и кричали стаи испуганных сорок.
Батурин остановился. Он был без фуражки. Со лба ручьями сбегал пот. Правая щека была в крови. Он силился сообразить, что можно сделать голыми руками вот в эти минуты. Но подожженные в нескольких местах сухие прошлогодние листья уже горели не разрозненными островками. Пламя разливалось сплошным потоком на сотни метров и расходилось в разные стороны, цепляясь за стволы деревьев.
— Василий, Василий! — закричал вдруг Батурин и закричал так, что, казалось, весь лес услышал его голос.
Глущенко только подбегал к месту пожара. Его лицо было тоже в крови, рубашка изорвана.
