Раскопки - [35]

Мистер Браун – человек невысокий, с лицом, напоминающим морду хорька. На нем был старомодный твидовый пиджак и твидовая кепка в тон. Все пожали друг другу руки, и мы со Стюартом начали делить центр корабля на отдельные участки. Затем положили планировочную раму и отметили эти участки с помощью бечевки. Тем временем мужчины начали сдвигать отвалы – Филлипс решил, что они находятся слишком близко к ладье и лучше бы их перенести подальше.

Работа у нас со Стюартом спорилась, и, разметив квадраты, мы начали разгребать южную сторону захоронения. Тем же утром посмотреть, как у нас идут дела, пришли миссис Претти и ее сын Роберт. Филлипс представил нас и им.

Миссис Претти показалась мне довольно старой, чтобы быть матерью такого маленького сына. Роберт застенчиво отвернулся, когда его представляли, а потом, как только Филлипс закончил, убежал в сторону отвалов.

После обеда Стюарт начал составлять карту участка – по всем правилам, а я продолжила работать. В семь часов мы закончили и поехали обратно в «Булл». Я была вся в земле, поэтому отправилась в ванную.

Из крана лилась горячая вода, и ванная наполнялась паром. Стоя на пробковом коврике, я проверила воду ногой. Она оказалась горячее, чем я думала, – настолько горячая, что пальцы на ногах инстинктивно сжались, – но в целом терпимо. Сначала я опустила в воду одну ногу, затем другую. Ванна была удивительно большой, в ней без труда поместились бы два человека.

Опустившись, я почувствовала, как по моему телу, от икр до бедер, проходит граница между горячим и холодным. Кровь моя начала нагреваться. Я полностью погрузилась, и, когда вода начала смыкаться над моей грудью, задышала чуть сильнее. От моего дыхания пар расступался, и я чувствовала жар. Он давил на мои глазные яблоки, опускался вниз по горлу.

Окутанная паром и блестящая от мыла, я раскинула руки и позволила им свободно болтаться в воде. Мысли мои начали светлеть и плыть. Я вспомнила квартиру на Грейт-Ормонд-стрит, куда въехала в начале второго года обучения в университете. Кроме георгианских окон и камина из черного мрамора, в ней не было ничего особенного. Трубы гудели, когда я включала воду, а со стен слезали обои, напоминая платаны, сбрасывающие кору.

Вся мебель – кресла, сосновый стол, комод из красного дерева – пребывали в творческом беспорядке, а по ночам под половицами бегали мыши.

И все же это было первое место, где я почувствовал себя по-настоящему дома, где могла быть самой собой. В магазине подержанных вещей на Тобальдс-роуд я купила старый граммофон с медной трубой и коробку с иглами. Еще за пять шиллингов мне продали ящик пластинок. Некоторые из них оказались безнадежно исцарапанными, на других не было наклеек. Однако несколько пластинок были в отличном состоянии. На одной из них был Концерт для скрипки № 1 Макса Бруха.

Раньше я его не слышала, но стоило его включить, как меня охватило какое-то экстатическое чувство узнавания. Музыка, казалось, проникала глубоко внутрь, трогала и преображала. Я начала танцевать по квартире, хотя на мне было только нижнее белье. Понятия не имела, что делаю, импровизировала как могла, поднимая ноги и запрокидывая голову. Я ловила взгляд своего отражения в длинном зеркале, когда проносилась мимо. Тело больше не казалось громоздким и неуклюжим. Наоборот – оно стало ловким и грациозным.

Лежа в ванне, я начала плавно покачиваться в такт музыке, звучащей в моей голове. Сначала вода грозила перелиться через бортик, но, балансируя на краю ванны, она как будто стала неожиданно вязкой и заскользила обратно по фарфору. Я сомкнула ладони, подняла их над собой и позволила воде струйками стекать по голове и плечам. В этот момент дверь ванной открылась. Затем приглушенный голос сказал:

– Прошу прощения.

Дверь закрылась.

Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что это был Стюарт. Когда я вернулась в спальню, он сидел в кресле с раскрытой книгой на коленях и ничего мне не сказал. А потом, пока я расчесывала волосы, он все же тихо проговорил:

– К тебе мог ворваться кто угодно…

– Да, неудобно получилось.

– Ты забыла запереть дверь.

– Знаю… Я не подумала.

– Ничего страшного, что зашел я. Но ведь это мог быть и не я. В этом-то и дело. Будь впредь внимательнее, ладно?

– Обещаю тебе, такого больше не повторится, – сказала я.

Он улыбнулся мне поверх очков, а затем вернулся к своей книге.

Когда мы выходили из отеля на следующее утро, портье передал нам записку от Чарльза Филлипса. В ней говорилось, что он уехал в Кембридж и вернется только во второй половине дня. Мы со Стюартом вернулись к работе: он продолжал составлять карту участка, а я – разглаживать и просеивать песок в южном углу погребальной камеры. Облака вскоре разошлись, и, когда миссис Претти и Роберт вышли на улицу, солнце палило так яростно, как еще ни разу тем летом.

В одиннадцать часов дворецкий миссис Претти принес поднос с двумя кувшинами лимонной ячменной воды и стаканы. Мы все сделали перерыв и начали пить. Никто ничего не говорил. Знаю, что мне свойственно неправильно понимать настроение людей, но мне показалось, что повисшее молчание было нетерпеливым, ожидающим. Как будто мы все что-то предвкушали, но никто не хотел говорить об этом вслух.