Расколотый Запад - [12]

* * *

Эмпирические возражения против осуществимости американского видения (Vision) на практике сводятся к тому, что всемирное общество стало слишком сложным, чтобы им можно было руководить из одного центра средствами политики, опирающейся на военную силу. В страхе, который технологически высокооснащенная супердержава испытывает перед террором, по-видимому, концентрируется картезианский страх субъекта, который пытается и самого себя, и весь остальной мир вокруг сделать объектом, чтобы все это поставить под контроль. В условиях горизонтально переплетающихся средств связей рынков, культурных и общественных коммуникаций политика оказывается на заднем плане, если она выступает в первоначальной форме иерархической системы безопасности общества-государства в смысле Гоббса. Государство, которое сводит все возможности выбора к нелепой альтернативе войны или мира, вскоре неизбежно сталкивается с ограниченностью своих организационных возможностей и ресурсов. Оно направляет усилия к достижению взаимопонимания с конкурирующими державами и чужими культурами в ложное русло и увеличивает издержки, связанные с согласованиями, до головокружительных величин.

Даже если бы односторонняя политика гегемонизма была осуществима, она имела бы побочные последствия, которые в силу своих масштабов нормативно нежелательны. Чем чаще политическая власть прибегает к помощи армии, секретных служб и полиции, тем больше она мешает самой себе в выполнении роли всемирной цивилизирующей и преобразующей силы; более того, опасности подвергается и сама миссия улучшения мира согласно либеральным представлениям. В самих США надолго установленный режим «президентов войны» уже сегодня закладывает мину под основы правового государства. Даже не говоря о пытках, практикуемых вне границ собственной страны, военный режим лишает прав не только узников Гуантанамо, прав, предоставленных им Женевской конвенцией. Он дает службе безопасности данного государства опасную свободу действий, которая ограничивает конституционные права собственных граждан. И разве не стала бы доктрина Буша тем более требовать контрпродуктивных мер для тех отнюдь не невероятных случаев, если бы граждане Сирии, Иордании, Кувейта и т. д. нашли недружественное применение демократическим свободам, которые им хочет даровать американское правительство? В 1991 году американцы освободили Кувейт, но они его не демократизировали.

Роль управляющего, самовольно взятая на себя супердержавой, вызывает протест со стороны партнеров по союзу; они не уверены, что единоличные претензии на руководство нормативно обоснованы. Когда-то либеральный национализм был убежден в своем праве распространять на весь мир универсальные ценности собственного либерального порядка, — в случае необходимости даже и военными средствами. Такое самоуправство не стало легче переносить вследствие того, что от национального государства оно перешло к гегемониальной державе. Именно универсалистская сущность демократии и прав человека запрещает насаждать их огнем и мечом. Универсалистские претензии на общезначимость, которые Запад связывает со своими «базовыми политическими ценностями», т. е. с процессом демократического самоопределения, списком прав человека, не следует путать с имперскими устремлениями — будто форма политической жизни и культура одной, пусть и старейшей, демократии является примером для всех обществ.

Это тот род «универсализма», который присущ старым империям; они воспринимали мир, простиравшийся за их уходящими далеко границами, исходя из перспективы собственной картины мира. Модерное самопонимание, напротив, несет на себе печать эгалитарного универсализма, который побуждает децентрировать собственную перспективу, он заставляет признать относительность собственного взгляда в перспективе равноправной «иной позиции». Именно американский прагматизм связал представление о том, что для всех партий в равной мере есть благо или справедливость, с взаимным принятием перспектив. Разумность современного «права разума» реализуется не в универсальных «ценностях», которыми можно было бы владеть как имуществом, раздавать в глобальном масштабе и экспортировать по всему миру. «Ценности» — даже те, которые заслуживают глобального признания, — не существуют в вакууме; они обретают обязательность только в нормативных общественных системах и в практиках определенных культурных жизненных форм. Когда тысячи шиитов в Насситийи выходят на демонстрации против Саддама и американской оккупации, эти люди хотят сказать и о том, что незападные культуры вправе осваивать универсальное содержание прав человека исходя из своих собственных ресурсов и в собственном прочтении, привязывая их к собственному опыту и интересам.

В межгосударственных отношениях многостороннее волеизъявление является не просто единичным выбором среди других [альтернатив]. В своей им же выбранной самоизоляции даже благой гегемон, принявший на себя роль патрона общих интересов, вряд ли знает, в какой мере интерес, который он отстаивает, является действительно в равной мере благом для всех. Космополитическим тенденциям в развитии международного права, которые в равной степени учитывают голоса всех участников и выслушивают все стороны, нет рациональной альтернативы. Организации Объединенных Наций до сих пор не наносили большего ущерба. Но благодаря тому, что «малые» страны — члены Совета Безопасности не поддались давлению больших, ООН не только сохранила уважение к себе, но даже приумножила свое влияние. Повредить своей репутации она может сегодня лишь сама, если попытается «лечить» средствами компромисса то, что вылечить невозможно.