Расколотое небо - [10]

Кузьма Петрович поднялся из-за стола, почувствовав в теле весь холод маленькой комнаты сельсовета. Подошел к печке, подбросил сухих дровишек в огонь. Рано началась зима и ударили первые морозы. Мужчина подошел к окну, засмотрелся на безлюдную улицу. В такое ненастье хороший хозяин собаку на улицу не выгонит. А вот и первые прохожие. В скрюченной фигуре Кузьма Петрович узнал старую горбатую Секлету. За ней с вязанками хвороста через плечо плелся ее сын, придурковатый Пантеха. Он то вдруг подскакивал, то по-дурацки скалил зубы, то останавливался, чтобы поковыряться пальцем в носу. Бедные люди! И мать-то не совсем в себе, да еще и родила неполноценного сына. Хорошо, что в селе много жалостливых людей, – и еду занесут в их избушку, и кое-какую одежду. Такие, как Секлета и Пантеха, запишутся в колхоз, им-то все равно терять нечего, но какая с них польза?

Вот такие, как Черножуковы, очень нужны. Вся их семья живет богато. Гордей Серафимович – бондарь. Если кому бочка нужна или новый сундук – идут к нему, потому что у него золотые руки. У его жены швейная машинка, одна на все окрестные села, и шьет женщина хорошо, неплохо зарабатывает. А еще у них семь гектаров земли, три лошади, большое хозяйство. У второго брата, Федора Серафимовича, не только восемь гектаров земли, лошади и коровы, но и своя кузница. Но не они тревожили Кузьму Петровича. Чувствовал, что самой большой головной болью станет старший, Павел Серафимович. Названый брат имел в своем хозяйстве пять лошадей, бычка, шесть коров да еще пятнадцать гектаров наилучших земель. К тому же в его собственности были сенокос и березовая роща за селом. И даже не такой значительный достаток беспокоил Кузьму Петровича. Главным препятствием могло стать то, что Павел Серафимович пользовался уважением односельчан. Случатся проблемы – бегут к нему, с ним советуются, к его слову прислушиваются. Кому-то старший Черножуков даст дельный совет, кого-то пожалеет, кому-то поможет и хлебом, и деньгами. Строгий, но справедливый – вот такого перетянуть бы на свою сторону! Но сделать это будет почти невозможно, поскольку с молоком матери он впитал понятия «мое» и «я сам себе хозяин». С дедов-прадедов такие Черножуковы срослись со своей землей, сплелись корнями так, что по живому не отдерешь. Возможно, со временем изменится его мировоззрение и он воспримет общее хозяйство, но сейчас его «мое» для него самое важное. Как его изменить? Как доказать, что за колхозами будущее?

Кузьма Петрович еще долго стоял в задумчивости, глядя в окно, за которым уже сейчас зима припорошила свои владения первым мелким снежком. Он не знал наверняка, как будет действовать дальше, чтобы не спугнуть Павла Серафимовича, а подойти к нему осторожно, может, даже тактично. «Главное – не ранить зверя, потому что перед лицом смерти он может стать опасным, – рассуждал Кузьма Петрович. – Важно, чтобы молодой коммунист не наломал дров – все-таки у него больше полномочий, но меньше сдержанности».

Глава 5

Посоветовавшись, Кузьма Петрович и Иван Михайлович решили не приглашать на первое собрание крестьян уполномоченного из райкома. Целью собрания была не запись в колхоз, а разъяснительная работа и агитация. Требовалось донести до сознания людей, что пришли новые времена, когда нужно отходить от единоличных хозяйств и создать новое, общее, более перспективное хозяйство. Активисты, новоиспеченные комсомольцы, обошли все дворы, чтобы сообщить о собрании в каждом доме. Конечно, можно было этого и не делать, потому что в селе уже не один день только и разговоров, что о чекисте да коммунисте, которых прислали для создания коллективного хозяйства. К тому же недавно побывал «в гостях» бандурист Данила. От него и узнали, что повсюду идет коллективизация и создаются колхозы. Эти новые слова, как и перемены в селах, пугали людей, заставляя советоваться друг с другом. Никто не знал точно, что их ожидает, а ожидание и неизвестность сделали людей осторожными и тревожными.

Собрание должно было состояться в сельском клубе, который находился в бывшем барском имении. Помещение было достаточно большим, потому его разделили на две половины. В одной был клуб, в другой – школа, а сбоку пробили двери, где в одной комнате обосновался сельсовет; вторая, с обтрепанными и потрескавшимися стенами, пока что пустовала – там складывали бумаги, краску и красную ткань для лозунгов, а в углу примостились метла, несколько лопат и лежали дрова. К собранию написали лозунг «План во двор, а хозяин – домой!» и вывесили над сценой рядом с портретом Сталина. Таково было распоряжение Ивана Михайловича, который недавно ездил на совещание в район и где-то заприметил такую надпись. На сцену вынесли большой стол, накрыли красной материей. В ведро с песком воткнули древко с красным знаменем, поставили заранее на сцене, а перед собранием расставили на столе лампы для освещения и графин с водой – тоже нововведение Ивана Михайловича.

Постепенно помещение наполнялось человеческими голосами. Крестьяне подходили, здоровались, усаживались на длинные скамейки. Мужчины пыхтели папиросами и негромко переговаривались между собой, обсуждая погоду. Иногда кто-то бросал шутку, и все взрывались смехом. Женщин и девушек было намного меньше. Девушки шушукались, строили глазки группе ребят, женщины обсуждали то стельную корову, то детей, которые с первыми холодами начали простужаться. Одна из женщин достала сумку жареных подсолнечных семечек, к ней потянулись руки, разобрали по горсти, и полетела под ноги скорлупа. Между рядами бегала неугомонная детвора, гоняясь друг за другом, но детишек было немного – не у всех имелась обувь, чтобы в такое ненастье выйти на улицу. Дети притихли, как только в помещение зашел чекист. Еще бы! Он был одет в кожаную блестящую куртку, от него пахло одеколоном, но не это привлекло внимание детей. На поясе у мужчины висела кобура, из которой выглядывал наган. Мальчишки зачарованно, с разинутыми ртами рассматривали оружие.