Раскаты - [33]

— С тобой — нет. А ты никогда не боишься в лесу?

— Нет.

— Даже ночью? Вот нисколько-нисколько?

— Никогда. Ни ночью, ни днем. Даже в мальцах нисколько не боялся. Чай, с колыбели в лесу. Как научился ходить — так сразу с порога в лес. Да и чего бояться его? Он и кормилец, и поилец, как любил приговаривать отец…

— А… волки? — отвлекая Алексея, выискала Варька самое страшное, что знала на свете. Часто слышала она в деревне: волки порезали овец, волки растерзали собаку, волки напали на человека и чуть не загрызли.

— Почему-то и их не боюсь, — засмеялся Алексей. — Теперь не боюсь, маленький, правда, побаивался. Иду, бывало, из школы просекой на кордон, а они — цепочкой вдоль, сорок раз пропотеешь да промерзнешь. Но не трогали они меня. Наверно, своего чувствуют, лесного жителя.

— Ну уж, прям-таки «лесной», расхвастался! Можно подумать — со зверушками рос! — Варька поддразнивала, смеялась, и все же высквозила в голосе долька неверия. Не могла она представить, чтобы человек — ночью, один, в лесу! — совсем не боялся, а насчет волков его слова и вовсе за шутку-похвальбу приняла.

Алексей хорошо уловил ее сомнение, но не обиделся. Или не обратил внимания на ее колкость. Потому, наверно, что почувствовал, как беспокойно натянута она сегодня с самого утра. Опять притянул ее к себе, ласково провел по волосам и, оставив руку на ее плече, заговорил горячо — и сам уловил, что вышло несколько чересчур и нарочито:

— Нет, правда-правда! Если хочешь знать, даже деревья чувствуют своего человека, не то что звери! А я здесь и в самом деле свой. Ну просто как дома я в любом лесу! И знаю его, лес-то, кажись, неплохо. Правда, без похвальбы. Скажем вот: запусти меня в лес одного, ну совсем без ничего — без еды, без одежды, без ружья, такого как раз, какой сейчас есть, — все равно бы не пропал я. И жилье бы сделал себе, и еду нашел бы. В общем… ну, так ты все равно не поймешь, надо по-другому… Сейчас соображу. Вон, смотри: что это за дерево?

Варька заозиралась, ожидая увидеть какое-либо невиданное диковинное дерево. Но ничего особенного не выглядела, Алеша точно смотрел на большую елку, тяжелые лапы которой касались самой земли, а вершина, казалось, насквозь проткнула ровную небесную синь. Варька непонимающе перевела глаза с дерева на Алешу.

— Елка, конечно. Ты что, совсем за дуру меня считаешь?

— Ну, скажем, правильно. Хотя это скорее ель, чем елка. Но что это за дерево, что ты о нем знаешь?

— Это очень большая… елка, — упрямо повторила Варька свое. — Дерево с очень большими и частыми сучьями, хвойное, вечнозеленое, с острой вершинкой, со стволом, толстым внизу и тонким наверху…

— Сбежистым стволом, — поправил Алексей. — Правда ведь, красивое слово — «сбежистый»? Ну-ну, дальше давай, дальше! Что — уже все? Не гу-усто, ой не густо! Да про ель я могу рассказывать полдня, да и то навряд ли все расскажешь, еще на сутки останется.

— А ты рассказывай, рассказывай! — прямо повисла на Алексее Варька. — И вообще, будешь мне рассказывать все, что сам знаешь, я тоже хочу стать лесным человеком. Понял? Теперь ты от меня уже не отвертишься, давай рассказывай.

— А и не собираюсь отвер… отверчиваться. Только сейчас я постараюсь покороче. Итак, значит, ель. Это — ель обыкновенная. По-латински — пице абис. Другая разновидность в нашей стране — ель сибирская, пице обофата. Ну, сибирская — больше в Сибири, а мы про нашу, обыкновенную. Хотя, по-моему, и глупо называть одно дерево обыкновенным, другое чуть ли необыкновенным, у каждого свое интересное. Дерево это очень светолюбивое, не смотри, что в ельниках всегда сумрачно. Особенно красивой вырастает оно в открытом месте. Но и на свету оно растет хорошо только тогда, когда цела у него верхняя почка, самая главная часть. Ну, как у нас, скажем, голова. Деревья, они ведь точно такие, как и мы: рождаются, растут, есть у них и туловище, и голова, и ноги. И во много они сильнее нас. У нас вот, скажем, отрежут голову — нас и не станет…

— Ой, чего ты городишь?!

— Да я просто к слову. К тому, что, если у ели даже главную почку отрезать, она будет жить, правда, низкой вырастет, уродливой. А лиственные деревья и «без головы» вырастают нормальными.

— Еще… еще что-нибудь расскажи. — Варька смотрела на Алексея во всю ширь своих больших искристых глаз.

— Я же говорю: про каждое дерево можно целый день рассказывать. — Алексей не подал вида, что он невозможно рад интересу ее, но в голосе, дрогнувшем и потеплевшем, это прорвалось явно. Он вел ее, выбирая прогалы посветлей и почище, рассказывал, и усики его белесые топорщились в довольной ли, радостной улыбке.

— Ну вот и Казачий. Перебежим через него, там всего-то с километр просекой — и будет лесничество. Ваня еще и полпути наверняка не одолел, пока он объезжает Казачий, мы уже в лесничестве окажемся.

— Мы полезем в этот овраг?!

Варя попятилась перед разверзшимся под ногами оврагом — крутым, темным и глухим.

— А что? Запросто. Он чистый, видишь — одна черника растет. Да и не крутой он, не боись. Вон какие карнизы, по ним сбежать можно, не только спуститься.

— Сбежишь… Папа у нас часто приговаривает: голова — не карниз, отшибешь — не приставишь.