Раса хищников - [51]

В Германии сейчас отмечают шестидесятую годовщину насильственного переселения немцев. Меня самого изгнали из Львова, и я хорошо понимаю, что это значит. Но когда заводят разговор исключительно о немцах, решением союзников выдворенных из Чехословакии и Польши, у меня появляется мысль, что евреи, которых везли с варшавского Umschlagplatz на смерть, охотно бы согласились на переселение, лишь бы их не лишали жизни. Однако им такого шанса не дали; свидетелей этого злодеяния почти не осталось, зато слышен зычный голос президента Ирана, заявляющего, что Холокост — фикция, придуманная евреями и американцами.

Из искры этого конфликта вполне может вспыхнуть очередная мировая война. Беньямин Нетаньяху, соперник израильского премьера Шарона в борьбе за власть, заявил, что готов подвергнуть бомбардировке иранские ядерные центры; в ответ Иран срочно заказал в России ракеты ближнего и среднего радиуса действия. В «Нэшнл джиогрэфик» я нашел статистическую таблицу, где показано, сколько миллионов погибло за последние десятилетия. Невероятные цифры — никогда еще люди не убивали столько себе подобных. Когда-то я сказал одной журналистке из Берлина, что мы — раса хищников, а после думал, не преувеличил ли; сегодня я уверен, что нет.

Я читал инаугурационную речь президента Качинского[376] и сделал вывод, что она, собственно, совершенно пустая. Поскольку к тому времени премьеру удалось выбить для Польши в ЕС приличную сумму, я подумал, что если бы я писал текст для президента, то прежде всего сказал бы: десять процентов от брюссельских миллиардов следует отдать на развитие науки. Если кто-то настаивает на создании IV Речи Посполитой[377], то начинать нужно с науки, в самом широком ее понимании, ибо до сих пор лучший «человеческий материал» уплывает за границу. Это программа, естественно, не на один президентский срок, но надо же ее наконец создать!

Второй вопрос — кошмарное состояние нашей инфраструктуры, особенно коммуникационной. У нас должны быть автострады — по крайней мере такие же, как в Словакии, о Германии я и не говорю. Новый президент должен пообещать, что будет как можно меньше вмешиваться в экономику. Я не поборник теории «невидимой руки» рынка, однако это лучше, чем предвыборные обещания, которые потом не исполняются. Президент упомянул о разностороннем развитии нашей энергетики, но мне бы хотелось знать детали. К сожалению, наибольшая опасность, хоть и не военная, подстерегает нас на востоке, поскольку Путин решил укрепить свое положение, особенно после того, как ему удалось обратить Шредера в преданного и покорного слугу.

Вернусь к моим рождественским книгам: среди них оказался и третий том истории послевоенной польской философии, где мне как философу поют дифирамбы. Много там говорится о философе Нарцизе Лубницком, которого я с удовольствием читал после войны; это был крайне антимарксистский автор, из-за чего у него возникало много проблем. Аналитическая философия в Польше в 1950-е годы практически перестала существовать, поскольку марксизм задавил все течения, за исключением разве что тех, которых защищала Церковь.

Под елку мне положили три детектива, в которых действие происходит в старом Вроцлаве, то есть Бреслау. Меня поразила не столько хитроумность сюжета, сколько сам факт, что автор, Марек Краевский, родившийся в шестидесятые годы, сумел так глубоко погрузиться в материю прошлого. Он, как палеонтолог, реконструирующий скелеты древних животных по найденным при раскопках останкам, воссоздал совершенно чуждый нам пейзаж немецкого Вроцлава тридцатых годов.

После прочтения «Umschlagplatz» я вернулся к лесьмяновской[378] энциклопедии Рымкевича и вновь изумился, как мало мы знаем об этом великом поэте. Я сам — почитатель его творчества и согласен с Рымкевичем, что время над поэзией Лесьмяна не властно, хотя Заводзинский[379] втоптал ее в грязь, а поведение Тувима[380], который становился на колени и целовал Лесьмяну руки, казалось ему лицемерным.

Среди большого числа поздравительных писем я нашел одно из Щецина; автор писал, что ему очень приятно меня читать, спасибо, он желает мне всего самого и вообще, но ему бы хотелось, чтобы мои фельетоны были не такими мрачными. А я просто пишу о том, что вижу по телевизору, читаю в «Геральд трибьюн» и «Нью сайентист». Рад был бы написать: вот, появилась надежда, как говорят немцы — ein Silberstreifen am Horyzont^{108}, — но ничего не приходит в голову.

Я знаю, к примеру, что в донных отложениях морей и океанов сравнительно неглубоко лежат огромные запасы гидратов метана, но их невозможно использовать, поскольку при добывании из-под многосотметровой толщи воды они тут же улетучиваются в атмосферу. Если бы кто-нибудь — а хотя бы и в Польше — придумал способ их использования, то получил бы Нобелевскую премию и всех осчастливил. Это чистейшей воды утопия, однако именно такие утопические мысли приходят мне в голову как единственный якорь, который я охотно бы бросил, чтобы найти более оптимистичную перспективу. А пока единственное утешение — немного диетического марципана для диабетиков, присланного мне из Германии…