Рапсодия для ускорителя - [3]

При моем появлении он, как всегда, вздрогнул всем телом. Ронда почти убедила меня, что эта его чрезмерная реакция объясняется постоянной занятостью, но я еще не отбросил версию, что он просто чувствует себя виноватым. Не знаю только, из-за чего…

— Капитан, — пролепетал он едва слышно, — я составляю новую программу.

— Понятно. — Я покосился на его штиблеты, которые он не позаботился убрать со стола, и отвел взгляд. Он знал, что я терпеть не могу этой его манеры, но стол принадлежал ему, никаких специальных инструкций, регулирующих данный вопрос, не существовало, вот он и проявлял завидное упорство. Это был вызов лично мне. Я всегда подозревал, что он поступает так по наущению Билко, но доказательствами не располагал.

— Старший помощник Хобсон сообщил тебе вес корабля?

— Да, сэр, — ответил Джимми. — Полагаю, нам надо выбрать Синюю — так безопаснее.

— Это точно, — проворчал я, не собираясь уточнять, что Синяя — это «эра романтики» или народная музыка, то есть направления, которые предпочитаю лично я. Не хватало только, чтобы Джимми возомнил, будто оказывает мне услугу! Тогда он обязательно потребует ответного одолжения.

— Что у тебя в плане?

— Начнем с Двойного концерта Брамса, — забубнил он, уставившись в список. — Это тридцать две целых семьдесят восемь сотых минуты. «Карнавальная увертюра» Дворжака — еще девять целых пятьдесят две сотых, симфония с органом Сен-Санса — тридцать две целых шестьдесят семь сотых, «Реквием» Берлиоза — целых семьдесят шесть минут. Потом пойдет «Пер Понт» Грига — сорок восемь целых три десятых, скрипичный концерт Мендельсона — двадцать четыре целых двадцать четыре сотых и «Эльзасские сцены» Массне — двадцать две целых восемьдесят две сотых минуты.

Он, наверное, вообразил, что закидает меня цифрами и не даст опомниться. Если так, ему предстояло разочарование.

— Я насчитал четыре часа, шесть минут и тридцать три секунды. Шесть минут лишних.

— Бросьте! — презрительно отмахнулся он. — Что такое шесть минут?

— По правилам должно быть не больше четырех часов, а потом получасовой перерыв, — возразил я. — Тебе ли этого не знать!

— Правила изобретены консерваторскими профессорами, впавшими в глубокий маразм и не способными бодрствовать больше четырех часов! — огрызнулся он. — Во время учебы я однажды протянул целых восемь часов. Неужели шесть минут — такой уж перебор?

— Насчет тебя я не сомневаюсь, — веско сказал я. — Но на моем корабле этому не бывать. Скорректируй программу.

— Послушайте, капитан…

— Я сказал: скорректируй программу! — отрезал я, после чего развернулся и зашагал обратно, перебирая в уме все известные мне бранные словечки. Теперь ему придется заменить последнее произведение. Зная Джимми, можно было не сомневаться, что новая программа тоже будет длиться не меньше четырех часов. Для того чтобы подобрать произведение нужной продолжительности, требовалось время. А время в нашем деле — это деньги.

Я вошел в кабину экипажа, все еще кипя от возмущения.

— Как курс? — осведомился я, протискиваясь мимо Билко и усаживаясь в пилотское кресло.

— Как будто неплохо, — ответил он, косясь на меня. — Трудности с Джимми?

— Не больше, чем обычно, — буркнул я, вызывая на дисплей показания главных приборов. — Небось, времени уже в обрез?

Билко пожал плечами.

— Почти.

— Билко! — раздалось из динамика. — Я готов.

Билко повернулся ко мне и приподнял брови. Я с отвращением махнул рукой: хватит с меня переговоров с этим сопляком!

— Хорошо, Джимми, — сказал Билко. — Валяй.

— Слушаюсь.

— Почему ты решил, что времени не хватит? — спросил меня Билко.

— Неважно. — Паршивый щенок наверняка заранее заготовил другую программу, потому и справился с моим заданием молниеносно. Получалось, что он затеял спор только для того, чтобы проверить, соглашусь ли я нарушить инструкции. Для него самого не существует ни правил, ни законов; только и ждет, чтобы проскочить на авось. Типичный недопеченный юношеский кретинизм!

Раздалось низкое до-диез — сигнал, предшествующий музыкальной программе. Кресло подо мной заколебалось, весь корабль завибрировал. Я уставился в передний иллюминатор, где горели звезды, и замер в ожидании, стараясь не дышать. Спустя десять секунд сигнал сменился начальными аккордами Двойного концерта Брамса…

Мгновение — и звезды в иллюминаторе исчезли. Я разочарованно зажмурился. Сначала несносный мальчишка, теперь это… Всего раз в жизни я умудрился разглядеть лепешку и с тех пор силился повторить это достижение. Что ж, придется ждать следующего раза.

— Зацепило по первому разряду, — доложил Билко, пожирая глазами свой дисплей. — Четыре целых шестьдесят одна сотая светового года в час.

— Значит, Синяя, — определил я.

— Или тихоходная Зеленая, — уточнил Билко. — Компьютер еще не закончил спектральный анализ.

Я кивнул, внимая музыке, наблюдая пустоту за иллюминатором и в который раз поражаясь невероятному симбиозу, которым с некоторых пор пользовалось человечество.

Их прозвали «лепешками». Не очень-то благозвучно и к тому же неверно, как показали дальнейшие исследования, но за пятьдесят лет название прижилось. Экипаж первого корабля, столкнувшийся с этой Диковиной, снимал показания датчиков, пока на экране не высветилась картина: нечто, похожее на огромный блин, плотно облепило весь корабль, затмив свет звезд.