Рапорт лейтенанта Климова - [9]

— Ты не выдержал — и трахнул его по башке, — мрачно произнес Никишин.

— Нет, Петя, ошибаешься… Мне его жалко было. Понял?

— А ты умеешь жалеть-то? Ты же презираешь всех.

— Зря ты так, Петя… Все я умею: и любить и жалеть… Только пойми, чудак, если человек живет целью, она его в плен берет и… сушит, конечно. Чем-то за страсть платить надо… От меня и жена ушла. Я до сих пор люблю ее… Мне без нее так плохо, хоть вой. А что толку? Женщине нужно внимание оказывать, а я не могу… Разучился… Ладно, это другой разговор…

Шаронов встал, подошел к нарам — там под курткой лежал его планшет. Он вытащил из него желтый листок, вернулся к столу.

— Это тот план, о котором я говорил… — Вадим Петрович протянул его Климову. — Возьми, лейтенант, отдашь следователю… Тут есть мой грех… Знаешь, как в боксе: бывает «чистая» победа, а бывает так… по очкам… Вот я и хотел… — Он не договорил, обреченно махнул рукой. — Ну да теперь все равно…

Климов вышел из палатки. Лицо его горело. А на душе было тоскливо.

Как это сказал Шаронов: "За страсть платить надо…" Неужели правда? И, словно подтверждая его вопрос, в лесу кто-то заухал, захохотал — так жалобно, одиноко.

— Не боись, лейтенант, то филин дурачится, — раздался из темноты голос Тужикова.

— Я и не боюсь… — поспешно ответил Климов и на всякий случай расстегнул кобуру пистолета.

— Что ж ты за пушку хватаешься? — усмехнулся невидимый собеседник.

"Сам ты как филин…" — раздраженно подумал лейтенант.

Чавкнула вода под подошвами; Тужиков подошел ближе — выплыла из тумана его коренастая фигура.

— Ложись-ка ты спать, лейтенант, — добродушно сказал Тужиков. — Кому он нужен — упокойник этот…

— А вы почему не спите? — Климов попытался придать своему голосу достойную суровость.

Тужиков шумно вздохнул, промолчал, потом сам спросил:

— Вы следы чужака искали?

— Нет никаких следов, — честно ответил Климов.

— Выходит, мы его пришили… Так? — И тут же, как бы перебив самого себя, страстной скороговоркой залепетал: — Не верю я этому, лейтенант, понимаешь — не верю! Я давеча на Вадима Петровича тебе наговорил — это так, от страха за свою шкуру. Не мог он его убить, не такой это человек… Он же страдалец, нутро-то у него ранимое, я это давно разглядел… Ты бы видел, как мы тут начинали… Рвем шурфы — и ничего… Одна грязь в лотках… Он каждый день собирал нас на совет — ведь у нас, работяг, свой опыт есть. Он нам свое мнение докладывает и просит: "Соображайте, братцы… Туда ли идем? То ли делаем?" Веришь, лейтенант, я себя человеком почувствовал… Соратником великого дела, единомышленником… Смерть эта проклятая нас порушила!..

— Но ведь кто-то его ударил? Допустим — не ты, не Шаронов. Тогда кто?.. Никишин?.. Тихомиров?..

— Сам думаю — голова пухнет…

— Вот Никишин… Он что, всегда такой шебутной?

— Всегда… Уж его таким мать родила. Он и в своей-то могиле одной ногой стоять будет — все равно что-нибудь отчудит… Нет, Петя даже в драке не бьет; я сколько раз видел: он схватит обидчика за руки и держит его, пока тот пощады не попросит.

— Тогда остается Тихомиров.

— Знаешь, Кирилыч по пьяному делу мог бы. Так-то он трусливый мужичок, но как выпьет — в нем обида эта, за робость свою, наружу выходит. И тогда держись!.. Только ведь он в тот вечер трезвый был… — Тужиков помолчал, а потом вдруг спросил: — А ты что, совсем не пьешь?

— Нет.

— Больной?.. Или за идею страдаешь?

— За нее… — Климов усмехнулся и пояснил: — Не хочу я, чтобы мое настроение от стакана отравы зависело.

— Занятный ты парень, лейтенант. Трудно тебе будет.

— Почему?

— Армия дело суровое, нудное.

— Как же нудное? Ты что?.. Все время люди разные… вокруг тебя… Каждый с собой целый мир приносит.

— Люди-то разные… — Тужиков смачно зевнул. — А дурь у всех одна. Ладно, пойду я… Завтра Вадим Петрович рано поднимет.

В два часа ночи Климов, шатаясь от недосыпа, пошел будить сержанта. Он положил руку на его плечо и вкрадчиво произнес:

— Вам пора на службу…

Привычная для каждого пограничника фраза сразу «включила» Исаева. Он вскочил, огляделся. Вспомнил, где находится.

— Фу ты, забылся я, товарищ лейтенант… — растерянно сказал сержант. — Думал, что на заставе.

— Заступайте на пост… бдительно… — ватными губами сказал Климов и, не снимая сапог, упал на теплые нары — сразу провалился в темноту.

Он спал воистину словно убитый и не слышал, как пришел в лес рассвет, как запели ранние птицы, радостно заржали лошадки; не слышал, как поднял Шаронов геологов, как гремел котелком Никишин, чертыхался Тихомиров… Ничего не слышал лейтенант, лежал как чурка — все в нем смазалось, стерлось, заглушилось.

Но вот из-за туч выполз долгожданный луч, и сразу что-то дернуло Климова изнутри. Он открыл глаза, встал, вышел из палатки.

Мир радостно встречал солнце. Лес искрился, сверкал, тянул к небу каждую былинку, каждую иголку, каждый лепесток.

Сержант и его верный Джек понуро стояли посреди поляны. Было видно, что оба чертовски устали.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — пытаясь говорить бодрым голосом, сказал Исаев. — Никаких происшествий не произошло.

— Ночью выходил кто-нибудь?

— Никак нет… Утром встали, позавтракали и пошли на работу.