Рановесие света дневных и ночных звезд - [50]

Дел по горло. Создать полную видимость стерильности. Растолкать вещички по всем щелям, цветами вправить головы, которые у них оторвались за ночь, на цветах не спать! собрать окурки и взлететь. Сверху видно, что полянка, как новенькая, вычищенная до блеска, у представителя закона не может быть никаких подозрений, что здесь кипит жизнь. Но зачем же так сильно защищать эту гору от нормальной жизни, люди занимают не больше места, чем ежи и чайки, и долбить ее изнутри, прокладывая туннель. Ведь приходит какому-то козлу в голову мысль проложить туннель из Симферополя в Ялту, зачем? чтобы сразу приезжать в Ялту, а Симферополь упразднить, этому козлу не под силу подогнать море к Симферополю, и он разгребает горы, двигая Симферополь к морю, что только щепки летят. Дельфины выбрасываются из морской воды, потому что. теперь ее химическая ^формула наполовину состоит из дерьма, крабы дохнут по той же причине, а мы платим полтинник за то, что съели одного краба. Но мы же самые обычные хищники, которые ловят чтобы съесть, как те же самые крабы, как лисы и ежи, квинтэссенцию зла. Вырубают поголовно деревья, а потом приводят леса в чувство, освещая саженцы прожекторами, потому что на свету они быстрее растут. Гору кастрируют с лесом и птичками, она не даст потомство, а если это сделает человек, то неохота тоже быть человеком, потому что у нормального человека не поднимется рука, даже чтобы кастрировать кошку. Человек дал так много имен всем, кто бегает в шкуре на четырех ногах, сколько разновидностей: и львы, и тигры, и леопарды, собаки, лисы и прочие шакалы. А все остальное, что передвигается на двух ногах, помимо кур и страусов, что не может летать и быстро бегать, называется человек. Все свое воображение человек растратил, чтобы надавать имена кому угодно, только не себе, оставив себе одно имя человек, бедное воображение, когда дело касается человека. Допустим, расы, это он еще выделил, по цвету кожи: черные, белые, желтые, голубые, но дело не в цвете, дело в сорбоне и мантёзе; вот дети, они же не люди. Их любишь именно ни за что, потому что любить их не за что. Исключишь детей, людей останется еще меньше, когда заодно исключишь всех козлов, автоматов и полуавтоматов, всех пташек, ласточек и пуль. Сейчас поймаем попутку и въедем на колесах на курорт. Ехать пятнадцать минут, а ловить час. Грузовики, жигули, пауки. Дельтапланы свистят, как доисторические ящеры, ящеры вымерли, дельтапланы народились, какая эволюция. "Подвези, друг, до города". Сели. "Стой, мужик, ты пьяный! а, поехали". Какая хрупкая конструкция - человек, кости ломаются, все трещит по швам, на него же дышать страшно, на человека, только тряпкой смахивать пыль. Машину мотает из стороны в сторону, сейчас начнется морская болезнь, посреди шоссе, автодорожные волны. Вот сейчас разобьемся, вот сейчас, на следующем повороте точно, вот сейчас точно. Приехали. "Три рубля, как договорились".

Вот место, курорт, грязный мираж. Пластмасса, отсутствующая в природе, культивируется здесь вместе с целлофаном: пластмассовые козырьки, целлофановые упаковки, пластмассовые чехлы, под которыми переодеваются, размножаются "тся". Все орут, молчат, это не напоминает человеческую речь вообще плюс речь автобусов, катеров плюс музыка. Вон тоже человек занимается делом - драит выпотрошенный корпус "Победы", потом покроет ее эмалью, и она будет новая, как кастрюля. Полоска у моря, поделенная полотенцами и тряпками на квадрат, оплеванная косточками и пробками. Человек - существо вертикальное. На курорте он теряет вертикального себя, толпы лежат на уровне мирового океана, горизонтальные люди, к вечеру их смоет волной. Все вместе, это что? человеческие клетки, первоначальная человеческая материя, из которой можно будет потом слепить человека, если смешать всех вместе, а потом разделить на равные части, будет полное равенство, все будут сделаны из всех, а не только из себя самого; многоклеточные, одноклеточные, многоцветные, многодетные, каждый сам по себе, на собственном острове собственного матраса. "Здесь?" "Пошли подальше". Курорт - это должно быть такое место, где цивилизация рассована по щелям так, что ею пользуешься, абсолютно ее не замечая: вычищенная пещера с искусственным подогревом внутри стен, как бы солнечное тепло, которое камни как бы скопили за день и отдают ночью, ночник в трамвае, при полном отсутствии мух и блох, с несколькими декоративными ночными бабочками, утром яйцо всмятку и для контраста черная горка жареных мидий, стакан белого вина, чтобы бармена на дух не было, чтобы чувствовался только его заботливый дух, лучше всего его замаскировать; вот за такое место можно заплатить на самом деле миллион, почти за такое же, за которое мы на самом деле не платим. "Может, здесь?" - "Пошли еще подальше". Куда подальше? за границу света, берега, гор, за границу видимого? Это так далеко, эта граница тоже ведь воображаемая линия, как горизонт, как овал тучи, как круг солнца, ничего на самом деле этого нет, нет ни одной границы, только между государствами, даже нет между реками и морями, и сушей, только между людьми, значит, за границу людей? Иногда в линиях света отсутствует прямизна, что эквивалентно прямоте души. Птицы готовятся к зиме, мы тоже готовимся, собираем чемоданы, скоро перелет в Москву, накопи жира и будем сосать лапу; со всеми местами гнездования покончено до следующего лета. Видимо, все-таки здесь. "Ты хотела открыто!" - вот открыто, среди металлических тел, которые плавятся на солнце, тыща рук и ног, животов, которые не держатся на руках и ногах, вот это явная жизнь? в общей свалке тел, они уже дымятся. Неужели это жизнь, и она состоит из анатомии, физики, математики, химии и каждодневной жизни, из которой состоит жизнь вообще? Нет, каждодневная жизнь пострашнее жизни вообще и математики. В жизни вообще любят вообще и умирают вообще, разлагаются физически и химически, а в каждодневной жизни можно умереть каждый день и любить каждый день. Может и удастся жизнь выразить формулой, как удавалось папе выразить эпиграф к "Анне Карениной" математической формулой, которую вполне можно переварить. Но в каждодневной жизни столько погрешностей приходится на постоянную величину, и эта величина с утра сводится к величине прямо противоположной к вечеру, что папа не будет биться над формулой каждый день, он будет изучать постоянные величины. Вова тоже великий математик, он считает на машине то, что потом в министерстве пересчитывают в столбик, и вершина этого искусства - совпадение, когда цифра на машине совпадает с цифрой от руки, и награда за этот великий труд - два стольника, которые выдают Вове, чтобы он свел концы с концами, но не ел сладкого, "на сладкое портвейн".