Раноставы - [27]

Садясь за стол, я вспомнил дядин рассказ и улыбнулся.

— Рано смеешься, сперва отведай, что старая сготовила. Жаль вот посуху встречаю племянника, — сердоболится дядя Паша.

— Не хуже, дольше проживете, — успокаивает тетка. — На работу-то пойдешь?

— А как же! Седни субботник, силосуем крапиву. Мне поручили за пионерами приглядывать. У них я вроде комиссара. Где подскажу, где нотацию прочитаю. Да они больше меня знают.

— Не ходил бы уж тогда, не позорился.

— Надо, старуха, надо, без пригляду как они будут робить. Пойду я, пожалуй, поди, приехали. Старуха, чуть не забыл: к вечеру сваргань баньку.

— Как не докумекала раньше? — хватилась хозяйка. — Я бы уж истопила. Оставайся, Вася? Попаришься от души. Банька новая, лонись перестроили, сделали по-чистому. Знай, подтопляй, враз загудит. А пару-у! На весь околоток хватает.

Мой отказ окончательно разобидел родных.

— Больно несговорчивый, — ворчали они оба.

— В следующий раз.

— Так же, как седни?

— На целую неделю приеду.

— Загодя сообщи, чтоб приготовились. Сичас застал врасплох, нечем и угостить как следует.

— Что вы! Всего, как на свадьбе.

— Тогда не обессудь.

Старики проводили меня за ворота. Дядя Паша пошел переулком, я спустился за огороды. Впереди начинался гнилой лог с редкими колками. Через них просвечивала Михайловка. Шел лугами, выбирая твердые коровьи тропы, похожие на терки. Сворачивал на те, которые шире и глаже. Но все равно идти трудно. То и дело спотыкался за высохшие острые кромки коровьих следов. Кое-как выбрался на равнину. Угодья — глазом не обведешь. Вот где приволье скоту! Коровы разбрелись и бродили одиночками, парами, кучами. Некоторые залезли в воду, лениво охлестывали бока хвостами-вениками. Пастухов не видно.

Рядом с озером стоял вагончик. Под берегом в камышах шлепала по бортам лодок вода. Кто-то приковывал одну из них. Звенела цепь, стучали весла. Из камышей вышел мужчина и, размахивая бутылкой, поднялся на бугор. Почти в одно время мы подошли к вагончику.

Пряча за пазухой водку, мужик открыл дверь.

— Блюденов, Миша! Спаситель наш! — раздались за стенкой пьяные голоса.

— Тише! — осадил друзей вошедший. — Прячьте карты, незнакомый идет.

— Пусть идет, хрен с ним.

Я постучал.

— Закрой с той стороны!

Один из сидящих в углу на нарах с подковыркой предложил:

— Садись, на чем стоишь.

Другой, напирая на местный выговор, издевался:

— Откель и чей ты будешь родом?

Я не остался в долгу перед остряками и нараспев ответил насмешливой деревенской частушкой:

— Из Лебяжья буду я.

— Сосед, значит. За каким делом?

— За гущей да за мелом.

— А водки не хошь?

— Вы лучше скажите, дойка кончилась?

— Проснулся, — съехидничал лысый мужичонко, раздавая карты. — Сейчас доярки приедут.

— Коля! — обратились к банковщику охмелевшие картежники. — Твоя очередь в магазин.

Лысый поднялся с нар, пересчитал деньги и обратился ко мне:

— Поплывешь со мной?

Гонец зыбался в лодке, аж весло гнулось. Даром что не на кого смотреть: тощий — ребра видно, ткни — опрокинется в воду. А поди ж тронь! Подзадаст — и навек закаешься. Гляжу на него, откуда сила берется? Гребет и гребет без отдышки. Лодка словно летит. От одного взмаха ее на три метра выбрасывает.

— Отдохни, — говорю ему.

— Успеть надо, пока не закрыли.

— А не боишься?

— Кого?

— Утонуть можешь, ведь пьяный.

— Не таким бывал, сносило.

— До поры…

Я хотел напомнить, как несколько лет назад на этом же озере утонул Панька. Он не чета этому. Матрос и силы недюжинной. Поспорил с друзьями, что одним махом переплывет озеро. И переплыл! Осталось до берега — кот наплакал. Тут его и схватила судорога. Если бы позвал, мужики спасли. Но моряка гордость обуяла. Раз-два появился на поверхности и утонул. Я промолчал, да Николаю не до моих рассказов. Он нажимал и нажимал на весла. Ноздри раздулись: загляни — мозги увидишь. Лодка шла ходко и быстро.

Огромное же озеро! Уж на что Лебяжьевское большое, но оно и половины Прошкинского не составит. Только теперь, когда пересекли середину, село хорошо обозначилось. Вышитой варакчинкой оно сдвинулось на голый лоб берега. К нему сбегают переулки, заостряясь плотками. Их столько же, сколько и переулков. Какая-то женщина черпает воду. Она наклонилась, подцепила коромыслом ведра и стала подниматься в гору, за ней семенил, держась за подол, ребенок. Мы шли прямо на них.

Николай вдруг положил весло.

— Устал?

— Надо обождать, пока Варька не уйдет. Вторые сутки не появляюсь. Даст мне разгону.

— Боишься?

— Стыдно… Вытаскивай сиденье, помогай!

Наботевшая доска распирала борта, не выдергивалась.

Я с силой рванул и, не удержавшись, упал на корму. Лодка пошатнулась — гребец вылетел за борт. Я тут же сунул весло, но Николай судорожно хватал борт, лодка накренилась, и в нее хлестнула вода.

— Не лезь сбоку, перевернешь!

Николай, шумно булькая ногами, перебирался к корме.

— Так, так, — командовал я и, ухватив ремень, завалил мужика в лодку. Он дрожал с перепугу. Похмелье враз ободрало.

— Накаркал, — не сердясь буркнул пастух.

— Для профилактики. Как в вытрезвителе побывал.

— Хуже.

На берегу разошлись. Николай, запинаясь, побежал, я пошел заулком. В нем все равно что выбрито. Щеткой торчат остатки крапивы, лебеды и полыни. От свежей кошенины кое-где попадали вялые листья репейника и клочки вялой травы. Вдоль прясла тянулись продавленные следы тележных колес. В конце переулка проскрипело несколько груженых подвод. Шли они с Гладченской дороги. На возах сидели ребята. Они махали плетками, покрикивали на лошадей. Кони и не думали прибавлять шаг. Как шли, так и шли, зыбая мордами. Лязгая, на центральную улицу выходил гусеничник. За ним моталась из стороны в сторону прицепная тележка. Ее так кидало, что она легко могла зацепить прясло или угол дома. Возле крытого пластами пятистенка трактор резко повернул вправо, прицеп по инерции проскочил прямо и врезался в угол дома. Враз тряхнуло, затрещало, крыша повисла, из пластов вылетело облако пыли. От трактора метнулась в черный проем фигура.