Раноставы - [25]

Кое-как заглушив волнение, я вошел в квадратную комнату с двумя огромными окнами. Она, по-видимому, была и прихожей, и служебным кабинетом. Спиной ко мне сидел Борис. Его я из тыщи узнаю в любом положении. Сердце осело, и вспыхнула во мне детская шалость. В один прыжок я добрался до Бориса и сжал его кудрявый кочан. Заерзал, заметался вечный спортсмен. Но не тут-то было: недаром я служил на флоте, кое-чему научили.

— Силен, бродяга, — отряхиваясь, сказал друг. — Спортом занимаешься?

— А ты?

— Бывает. Зимой выступал на лыжах, первое место отхватил.

— Растёшь!

— Нет, едва вытянул. Ребята сильные, только техники маловато. Но год-два, и они обставят нас, стариков.

— Старик нашелся! На тебе еще пахать да пахать.

— Есть еще порох в пороховницах, — улыбнулся Борис и потер ладони. — Пошли к редактору.

— Знаешь, я раздумал.

— Смеешься?

— Нисколько. Ты вот о спорте захлебываясь говоришь, а много ли сельчан в районных соревнованиях участвует?

— Из Петропавловки, Любимово…

— Всё?

— Пожалуй.

— Не густо. Считай, что в Лебяжье тоже будет команда.

— Вот и хорошо.

— В редакции не получится.

— В субботу, воскресенье…

— Наездом? Какой толк.

— Было бы желание.

— Обойдетесь без меня.

— Некому работать. Не только сотрудников, даже зама нет. Зашились с газетой. Вот останешься, и спортом займемся. Уговорились?

Борис почти втолкнул меня в кабинет. За столом при раскинутой газете, догадываюсь, сидел редактор. У окна напротив — коротконосый, с раздутыми ноздрями ладный мужчина в сером поношенном костюме. Оба смотрели в упор, изучали: редактор — сквозь очки, мужчина — из-под нависших бровей. Я же смотрел вразбежку: одним глазом на одного, другим на другого. Мужчине под пятьдесят, редактору, если не шестьдесят, то около. Волосы буранно-седые, лицо с глубокими бороздами — попахала на нем жизнь! У второго щеки пегие от красно-сетчатых полосок, похожих на паутину. Его я где-то видел. Не в Лебяжье ли? Так оно и есть. Он часто заглядывал к нам. Особенно в посевную и уборочную кампании. Тогда зачастую райком направлял в колхозы уполномоченных. Фамилию, имя, хоть убей, не помню. Когда Борис представил меня, мужчина улыбнулся.

— Вон ты чей. Значит, Орины Макаровны? Помню, помню.

— Земляки, выходит, — сказал редактор.

— Его мать работала телятницей, он все с ней бегал, помогал пасти. Вот такусенький был. — Зав. сельхозотделом показал пятнистой рукой на кромку стола.

— Принимаем парня, Иван Степанович? — Редактор грузно, по-стариковски вышел из-за стола. — Стихи мы его печатали еще в школьные годы. С журналистской работой, думаю, справится.

Говорил он как будто искренне. Я же загорелся пламенем. Какой из меня журналист?! Я и позднее боялся произносить это слово. Когда спрашивали, кем работаю, отвечал: «В редакции».

Первое задание было проще пареной репы.

— Поезжай домой, — сказал редактор. — Что дорого, о том и напиши.

Я так бы и сделал. По районной сводке в Гладком и Прошкино показатели по надою молока и заготовке кормов были хорошие, по тем временам даже высокие.

Михаил Петрович вскользь заметил:

— Там мы давно не были, некому ехать.

Я прикинул: сначала туда проеду, родственников заодним попроведаю, оттуда нагряну домой. Обе деревни рядом с Лебяжьем, можно пешком все поля обойти.

Редактора обрадовало мое предложение, и он выдал целую серию напутственных советов. Опытному газетчику стоит уточнить по телефону фамилии, цифры, и корреспонденция готова. А что из меня получится?

По приезде, как и задумал, заскочил к сродной маминой сестре, тетке Августе. Она встретила меня слезами и упреками. Мало-помалу успокоилась и, узнав цель приезда, начала выкладывать:

— В первую-то очередь у всех районных — передовики, план, обязательства. Только что о них писать-то? Мы понимаем: без мяса, молока, хлеба какая жизнь! Больше получим, лучше живем. Ленивых у нас нет. Седни один впереди, завтра другой, а послезавтра, глядишь, третий. Стало быть, обо всех надо писать? Мне кажется, о них-то и надо помешкать. Они не осердятся — воспитаны. А вот о тех, кто безобразничает, семью бросает, болтается бездомной собакой, о тех надо писать, чтоб не мешали добрым людям. Так пропесочить, чтоб другим неповадно было. Так-то и Кольша мой — герой! По работе о нем никто худо не скажет. А я ему выволочку дала. Боится теперь на глаза попадаться. Увидит — за полверсты отворачивает. Сопляк, а вытворять научился. Мой-то зеленый, что с него возьмешь, а Блюденову — совсем непростительно. Ишо председателем сельского Совета величатся. Вот кого надо пропечатать. Все променял на карты и водку. Дело-то, конешно, хозяйско: позволят капитал — пируй. Но доверие променять на пакость не позволим. Срамота, стыдоба прямо! Дурней примера в области не сыщешь. Чему молодняк учит? О нем уж обязательно напиши. Да ишо прибавь: мол, скрывается за озером, в Совете редкий гость, стыдно народу шары показывать. Куда придем с таким руководителем? Не кривя скажу, выпрягся, управы на него нет. Время горячо — это правда, недосуг сейчас им заниматься. Ну и держать нет резону. Подскажи начальству, чтоб немедля убрали, опиши хорошенько.

— Ладно, — и засобирался уходить.