Раноставы - [12]

— Как быть?

— С прясла! — ржали ребята.

Тот забрался на изгородь и, не метясь, кинул плитку. Она врезалась в бревно, из амбара зашаяла коричневая рухлядь.

— Не все выбивать коновку, — рассмеялись ребята.

Друг за другом по очереди отстрелялись игроки. Каждый старался выбить коновку. Но Шурка, Юрка и Толька Левша промазали. Вся надежда теперь на Ваньку Задоринова.

— Коновку, коновку давай!

— Не бубните под руку, сам знаю.

— Он же мазило! — Прыгал возле игрока Витька.

Ванька бросил плитку. Она, повернувшись, одним концом захватила пару и пролетела мимо коновки.

— Я же говорил, что все бабки мои, — подбежал с ведром Витька Окулинин.

Григорий не выдержал и подошел к коновщику.

— Дай взаймы.

— В игре не дают — покупай, — отрезал Витька.

— На, двадцать копеек.

Витька в момент отсчитал двадцать пар.

— Ставьте, сколько у меня есть, — предложил Гринька.

— Куда по столько! — съежились ребята.

— Что долго чикаться. Быстрей Окулю обыграешь.

Кон растянулся почти до дороги. Вспыхнул азарт у Григория, загорелись глаза. Он навел плитку на стройный взвод костяшек и, прицелившись, метнул. Она упала в середину кона и, собирая бабки, срезала коновку.

— Ух ты! — заорали ребята.

Григорий, как и Витька, взял пустое ведро и наполнил его с верхом. Вскоре и второе ведро было полное. Игра накалилась. Григорий забыл обо всем. Он метал и метал плитку. Она, как литовкой, косила бабки. Их уже некуда было класть. Он начал сортировать: крашеные панки — в одно ведро, крупные, похожие на коновки, — в другое, которые похуже — отдавал ребятам.

— Китыч, тебя же ждут, — раздался из створки досадный голос Огафьи Ждановой.

— Подождите.

— Некогда ждать. Иди быстрей.

— Только разыгрался, — проворчал Григорий.

С двумя тяжелыми ведрами Китыч закатил в прихожую конторы. Тонкие как бумага, двустворчатые обшарпанные двери пропускали грозный густой бас председателя Пал Палыча.

— Почему не убираешь хлеб, каких указаний ждешь?

— Хлеб ишо зеленый. — Григорий узнал Гошу Нашего, как звали в третьей бригаде Егора Нестеровича Заборина.

— Ждешь, пока не осыплется да дождем не прихлещет?

— Я же позавчера смотрел.

— У Лисьего мостика, у Кругленького — тоже зеленое? — наступал председатель. — Молчишь? Нечем крыть. Ты различаешь спелое зерно от зеленого? Спроси старух. Они тебе объяснят. Да что старух. Любой ясельник ответит. Не агроном!

Григорий ворвался в кабинет.

— Во работничек! — засмеялся председатель.

Григорий целиком еще был в игре. Он не обратил внимания на смех и бухнул от радости:

— Смотрите, почти все крашены.

— Видим, видим, Гриша. Садись-ко поудобнее да рассказывай.

— О чем?

— Скажи нам, как обмолачивается хлеб?

— Где?

— У Будичевых.

— Хорошо.

— Одинаковы поля. Неодинакова ответственность. Так-то вот. — Павел Павлович резко повернулся к Егору Нестеровичу.

— Сдать бригаду Китычу. А сам садись на трактор.

— Пал Палыч… — промямлил парнишка.

— Запоминаешь, как звать, что ли? Не бойся, Гриша.

— Залез в ярмо, Китыч, — говорил по дороге на конный двор Лийко Захара Назаровича. — Не бригада, а черт знает что! Рубить надо под корень. Честно говоря, не мог я там прижиться, не выдюжил, удрал.

О третьей бригаде давно ходили нехорошие слухи. Да и как не ходить. По всем показателям бригада завалила план. Разные меры были приняты. Даже бригадиров меняли. Не помогло. Опять назначили Заборина. В последний раз поверили, как бывшему фронтовику. Но дело опять не клеилось. В чем собака зарыта, сразу не разберешься.

В бригаде Григорий застал конюха. Тянко, как звали Андрея Афанасьевича, выводил из конюшни Шагренька. Мерин высокий, но худой, еле переставлял ноги.

— Заездили тебя, окаянные, — любовно шепелявил старик. — Откормлю я тебя, в обиду не дам. Пойдем. — Он дернул на себя повод и встретился с взглядом Григория.

— Ты что, Китыч, перепутал бригады?

— Нет.

— Что пожаловал?

— Хочу проехать по полям. Где теперь бригада?

— У Барневки, — ответил Тянко. — Надо попроведать.

— Ты вроде за бригадира?

— Навроде Володи, наподобие Кузьмы, — рассмеялся конюх. — Гоша наш, куда его девашь. Седни его нет, вот и замещаю. Кольше, сыну-то, наказал, чтобы к уборке приступал.

«Дела, — подумал Григорий, — в коробейку не складешь». А вслух спросил:

— Хлеба поспели?

— Подошли. Правда, местами. Но есть большие кулиги. Чего, думаю, ждать. Пока ведро да не осыпались хлеба, надо молотить.

— Правильно, Афанасьич.

— Не первый год живу. Слава богу, седьмые десятки. Знаю, что к чему, — ободрился старик и добавил: — Ноне хлеба ух как выдурели. Вровень с человеком. Как бы не измотало ветром. Успевать, успевать надо, пока не полегли.

Конюх запряг мерина и взял вожжи.

— Садись, коли по пути. Подброшу.

— Спасибо.

Старик отодвинул литовку, обмотанную обрывком старого половика, чтобы не звякала дорогой о головку шкворня, резко опустился на передний краешек телеги.

— На обратной дороге надо травки покосить для Шагренька, — пояснил Тянко, показывая на литовку.

— Дюжий ты старик и на все дела мастак.

— Поживи с мое… Може, где и не так, резвость-то не молодецкая. Но без дела сидеть не могу. Где Гошку выручу, где сына. Ишо в теле. Кое-кого за пояс заткну. Не гляди, что старый.

— Афанасьевич, пошто бригада на последнем месте?