Ранняя осень - [52]

Еще позапрошлой зимой, сказывал как-то Сычков, старую низкорослую яблоньку погубили морозы, и он мыслил ее выкорчевать, да как-то не собрался. Лишь безжалостно отпилил две клонившиеся к земле засохшие ветки. Наступила весна, и «однорукая» яблонька набрала почки. Цвела наперегонки со здоровыми сестрицами, а осенью наградила хозяина наливными тяжелыми плодами.

В эту весну калека тоже обильно цвела. Под ней-то я и полюбила сиживать с книгой. Зачитываюсь Лесковым. По душе пришелся мне «Очарованный странник».

То-то будет отменный сюрприз нелюдимому Сычкову, когда заявится его племянник. Приезжай поскорее, Денис, не робь! На солнышке нашем щедром, на вольном речном просторе ты скоренько войдешь в силу…

Стирала в банешке белье. А у сарая, на куче навоза, голосил звонко, до одури, горлопан петух.

«Разошелся! И уему нет! — почему-то сердилась я, намыливая хлопчатобумажную куртку Сычкова, жесткую, под стать брезенту. — Ну, и заносил, миляга, без своей Алены».

Вдруг слышу: гармошка. Но откуда ей тут взяться, в этой тюремной крепости? Да и кто, кто будет на Крутели без видимой пользы время тратить?

Не вытирая мыльных, в пене, рук, вышла из предбанника, завернула за угол. На смолких, отливающих красниной бревнах развалился Сычков, пиликая на губняшке.

Глубоко запавшие глаза прикрыты утомленными веками. На щеках знойный румянец. А рука, рука с гармошкой легко летала то вправо, то влево, извлекая из незатейливой детской игрушки хватающую за душу мелодию.

На какой-то миг… не могу себе представить, что со мной случилось, но мне вдруг захотелось подкрасться к Прохору Силантьичу, обвить его шею руками и прижаться своей щекой к его щеке — прокаленной ветрами и солнцем. Ведь и он, и я — оба мы такие одинокие. И мне так не хватает доброго, ласкового слова, простого человеческого внимания!.. Но тотчас вспомнились ночи, когда Сычков силой овладевал мной, его жадные, слюнявые губы, и снова он стал мне противен.

«Ему бы сейчас седые космы да такую же бородищу. За лешего сошел бы!» — подумала я, ожесточая против Сычкова свое сердце. Давно когда-то видела в журнале картинку: сидит в лесу на пеньке кудлатый леший. В лапе у него губная гармошка, а за спиной нечистой силы томится в небе блеклый месяц.

С поникшей головой вернулась к себе в сумрачную баню. На душе — тоже сумрак.

До сих пор не пойму: что за человек Сычков? Ни разу не слышала от него ни сердечного, ни худого слова. Предлагает тебе ключ от сундука первой жены и устраивает скандал в продмаге в Двориках, когда его обсчитывают на три копейки. При содействии Васи-блажного ворует строевой лес, чуть ли не каждую ночь ловит хищническим способом красную рыбу в Суровке, а прочтет в газете о разоблачении где-то на стройке или в совхозе нечестных людей, как начинает бурно возмущаться: «Всю матушку-Расею скоро растащат! И куда только смотрит начальство?»

Правда, что за человек этот Сычков?

Во всем, во всем виноватая лишь я сама! Испортила жизнь себе, испортила ее и Прохору Силантьичу.

Не надо мне было выходить замуж. Лучше остаться вековухой, чем жить с нелюбимым… Порой мне его жалко до слез — Сычкова. Ведь он не пьяница, не мот. Чаял, верно, ладную, душа в душу, жизнь завести. А ее вот не получилось.

Ума не приложу, что мне теперь делать?

Поднялась из-под кручи с полными ведрами воды и что-то задохнулась. Видно, малость притомилась: в это утро раз пятнадцать бегала под берег за водой для бани.

Опустила ведра на землю, ополоснула в стоячей луже ноги (ночью изрядно лило). Вода в луже чистая, теплоты приятной.

Глянула ненароком в сторону леска, перед тем как браться за ведра, а по дороге из Клопиков человек шагает. Неужели к нам? Сюда, на Крутель, эх и редко кто заглядывает.

У калитки остановилась, решила подождать. Посмотрела повнимательнее из-под руки на тонкого, легкого парня с болтающимся туда-сюда рюкзаком за спиной, да так и ахнула от догадки: это же, наверное, Денис! Племянник Сычкова из Волгограда!

Знала, после болезни парень, но… Никогда в жизни не видела такой ходячей скелетины! А он, Денис, тем временем поравнялся с калиткой и, смущаясь до крайности, протянул с запинкой: «Здра… здрасте».

«Здравствуй. — Я тоже смутилась. — Здравствуйте, Денис. Вас ведь Денисом зовут?»

Он мотнул головой — до смешного маленькой, с такими же смешными — плотно прижатыми к вискам — ушами.

Сказала как можно приветливее, что ждем его давно, что вот уж дядя обрадуется племяннику.

На запавших Денисовых щеках — прозрачно-болезненных — проступил жидкий румянец.

«Проходите в калитку, — сказала я. — Не бойтесь Нокса, он на цепи. — Добавила, понижая голос: — Дядю не благодарите за телеграмму. Он не любит этого… такой уж от роду диковатый молчун».

Я подтолкнула в спину Дениса, хворостиной загнала кобеля в конуру.

Улыбнулась ободряюще: «Снимайте рюкзак, я сейчас позову дядю. Слышите? Косу отбивает. К сенокосу готовится».

Заглянув в сарай, я весело прокричала: «Прохор Силантьич, выйди-ка на минутку».

Он не сразу услышал мой голос, и я снова весело прокричала о том, что, дескать, гость пожаловал.

Сычков вытер о ветошку руки, вышел во двор, с недоумением уставился на узкоплечего подростка, в поясе тонкого, как оса, теребившего нервно лямку рюкзака.