Ранняя осень - [44]

С неохотой побрел я по сухой в этот полдневный час траве в сторону ветвистых могучих осокорей, вольно и горделиво устремившихся в вышину.

Дышалось легко не только на зачарованной солнцем прогалине, но и в чаще берез и осин. Сухой знойный дух ржаного поля, начинавшегося за дорогой, волнами докатывался и сюда, на опушку беззаботно веселого колка. Над зарослями медуницы и белой кашки гудели тяжелые взъерошенные шмели.

Я не стал искать землянику, а растянулся на траве, подложив под голову руки. И долго-долго, до прихода Наташи, смотрел в бездонную небесную синь, без единого уже облачка, с застывшими в зените ястребками. Смотрел, ни о чем вроде бы не думал, в то же время думая о многом.

Думал и о маме, такой еще молодой и такой несчастной (ждет от меня, эфиопа, письма, а я все не соберусь написать). Думал и об отце — никогда он теперь не увидит ни этого вот празднично ликующего неба, ни этих березок-сестричек, стоявших слева от меня, ни солнышка жаркого. Думал и о Наташе. Что заставило ее, совсем девчонку, пойти замуж за дядю — хмурого, нелюдимого человека? Ведь он, должно быть, в скором времени на пенсию пойдет! Неужели самые лучшие, молодые свои годы Наташе суждено прозябать на этом забытом миром мысу, вдали от людей, вдали от несущейся на головокружительных скоростях жизни?

Чего бы, мнилось, не хватало еще тут: и река под боком, и лес, и поле просторное, а мне вот начинает наскучивать однообразное это существование.

Думал и о себе. Буду ли я таким, как мой отец? И как сложится моя доля — более ли счастливо, чем у отца, так много страдавшего? Или…

Наташа всегда ходила легко, не приминая травы, — давно это приметил, и я не слышал, как она очутилась рядом со мной, как присела, шаловливо пощекотав по моей щеке сухой былинкой.

Вздрогнув, выдернул из-под головы руку и шлепнул себя по щеке, да так хлестко, что Наташа от души расхохоталась:

— Ну, ну, стрекоза! — вскричал я преувеличенно весело. И, схватив Наташу за локоть, потянул к себе.

От неожиданности Наташа упала. Упала мне на грудь.

— Ой, что ты делаешь? — испуганно ахнула она, тотчас поднимаясь на колени.

— Извини, — смутился и я. — Я… нечаянно.

Поправив чуть растрепавшиеся волосы — густые, соломенно-рыжие, Наташа села рядом со мной. А немного погодя, робко поводя ладошкой по моим жестким вихрам, со вздохом сказала:

— Глупой девчонкой мне хотелось… хотелось братика иметь. Которого я бы любила больше, чем себя. Смешно, наверно?

— Почему же? — спросил я в замешательстве, не смея пошевелиться. Какое, оказывается, несказанное блаженство ощущать на своей голове нежное касание маленькой женской руки!

Еще немного погодя Наташа сказала:

— Все давно собираюсь спросить тебя, Денис… Да все стесняюсь как-то.

— Ну, отчего же? Спрашивай, — поощрительно улыбнулся я, еле сдерживаясь от желания поймать Наташину руку и прижать ее, прижать крепко-крепко к своим губам.

Наташа вздохнула.

— Ну, ладно, спрошу. Сердиться не будешь?

— Нет, — пообещал я.

— Отчего ты щербатый? Я еще в тот — первый день приметила… когда ты приехал.

Отвернувшись от Наташи, я глухо протянул:

— Так… случайно вышло.

— А ты не хмурься. Если не хочешь — не говори. — И Наташа убрала с моей головы руку.

В траве рядом со мной что-то сухо зашуршало. Проворно приподнявшись, я накрыл ладонью юркую ящерицу. Взял ее осторожно пальцами за туловище, сказал:

— Посмотри, Наташ, какого зверя поймал.

И положил ящерку на ладонь. Наверно, с минуту, а то и дольше малюсенькая песочно-коричневая ящерка лежала у меня на ладони не шевелясь. Лишь бока ее ходили ходуном.

— Ты не ворожец? — спросила Наташа, поднимая на меня глаза.

Я помотал головой.

Улыбаясь, Наташа продолжала, склонившись над моей рукой:

— Но она тебя слушается. Скажи ей: «Ящерка, ящерка, беги к себе домой, тебя родители ждут».

Я спросил ящерку:

— Ты слышала?.. Иди и не попадайся на глаза злым.

И опустил на землю руку. В тот же миг ящерка скрылась в траве. А Наташа по-детски восторженно захлопала в ладоши:

— А сам говорил, что не ворожец! Хи-итрущий!

Мы оба засмеялись.

Тут я и брякнул, сам не знаю к чему:

— Передних зубов, Наташа, я лишился зимой. Ходил с удочками на Волгу. День ненастный выдался, чуть метелило. А вскоре и совсем запуржило. Пришлось домой сматываться несолоно хлебавши. Кроме меня, еще двух пацанят нелегкая дернула пойти на рыбалку. Ребятишки эти и ухнулись в полынью. На их счастье, я как раз мимо проходил. Когда вытаскивал второго, поскользнулся. Кроме того что подбородком ударился о ледяной припай, еще и сам в полынью нырнул.

Сорвав травинку, надкусил ее.

— Ну, да ладно… пес с ними, с зубами, главное — и ребят выволок и сам вылез из полыньи. Одно досадно: слег потом. И десятый класс не закончил. А теперь уж решил твердо — в вечерней кончу. Надо работать идти, нахлебником на шее у женщин стыдно сидеть.

И без всякого перехода еще брякнул:

— Поедем, Наташа, со мной? Волгоград не город, а сказка.

Она испуганно отшатнулась:

— Да ты что?

— А ничего. На завод вместе пойдем поступать. Первое время у нас поживешь… у нас народ добрый. А потом в общежитие…

— Перестань! — все так же испуганно проговорила Наташа и встала. — Пойдем. Как бы молоко у нас не скисло.