Ранний восход - [49]

Внезапно в комнате наступила полная тишина. Дядя Володя молча выкладывал перед гостем Колины рисунки, смотрел ему прямо в лицо выжидающе, тот отвечал кивком, и дядя Володя клал новый рисунок. Слышался только шорох листаемой плотной бумаги.

Лишь сейчас Коля немножко огляделся и увидел, что все стены комнаты завешаны работами дяди Володи в узеньких, скромных багетах. У него захолонуло все внутри, когда он всмотрелся в картины, которые, должно быть, представляли собой эскизы театральных декораций для разных спектаклей.

Коля увидел и зеленый стол, и офицеров в гвардейских мундирах вокруг него, и карты, зло брошенные на зеленое сукно, и сумрак, в котором колебался неровный отблеск свечей в тяжелых бронзовых шандалах-канделябрах. А все это отражалось в большом зеркале, наклонно повешенном на заднем плане. И в этом косом отражении призрачно и зловеще повторялось все то, что происходило под свечами вокруг зеленого сукна.

То был эскиз декорации к «Пиковой даме».

На другой стене по большому полотну простерлась хрустальная поверхность озера, в котором, опрокинутые вниз маковками, невесомые, таинственные, повисли отражения белых храмов и стен какого-то сказочного города. Коля не знал тогда еще, что это была декорация к «Сказанию о невидимом граде Китеже»[16]. Но он почувствовал, что белые стены строгих и прекрасных строений, погруженные в зеркало вод, не просто отражаются в них, а как бы продолжают какую-то колдовскую жизнь в глубине кристальных струй, недвижных и бездонных.

Рядом и на других стенах висело еще множество работ дяди Володи, изображавших и гостиные в старинных домах, и просторные улицы городов, и аллеи в глухих парках… И все это было дано собранным, подчиненным не назойливому, не теснящему картины, почти скрытому замыслу, который, однако, смело распоряжался небольшим пространством холста, придавая ему жизнь и трехмерную волшебную глубину.

А в ближнем углу стоял белый ствол березки с обрубленными ветвями. Коля уже слышал дома рассказы об этой березке. Дядя Володя вывез ее откуда-то из тех мест, где ему особенно хорошо работалось, и бережно хранил. Рассказывали, что, когда переезжали с Солянки на новую квартиру, березку в суматохе позабыли. Спохватившись, дядя Володя немедленно вернулся за березкой и сам доставил ее в новое жилье. Коля с интересом разглядывал этот ничем не примечательный и довольно грубо обрубленный березовый шест и тихонько, украдкой, прикоснулся к белому, словно оклеенному слегка облупившимися шпалерами, стволу.

— А? Серов? — вдруг сказал дядя Володя уже с явной насмешкой, как решил теперь Коля. — Ну, что сидишь? А на щеках война Алой и Белой розы! — засмеялся он, видя, как щеки Коли то мертвеют от страха, то пунцовеют от смятения и конфуза. — Ну, шагай сюда. Давай разговаривать. Это что у тебя тут за цвет? Ты когда-нибудь видел, чтоб на небе была такая грязь? У тебя тут такое намазюкано, будто кто-то по небу в галошах прошелся и грязи наносил. А вот этот кувшин орет у тебя во все горло, как зарезанный. Его в натуре поставили, видно, в тень, на второй план, а он у тебя выскочка, полез наперед. Всех за спину засунул, перспективу смял, потому что очень уж цветом вопит… Ну, вот этот рисунок ничего, тут кое-что имеется… А это у тебя что? «Реквием», Ленинград? — Если б Коля следил внимательно за выражением лица дяди Володи, то заметил бы, может быть, как тот с лукаво-значительным видом поглядел на окружающих, подмигнул им и, отставив от крепко сжатого кулака вверх большой палец, показал его за спиной заробевшего Коли. — Старичок у тебя этот с настроением. Мысль мне твоя понятна. Кругом смерть, запустение, а он весь — вдохновение, мужество. Он не сдается, он уверен в победе, хотя и скорбит безмерно о погибших. Это у тебя тут получилось. Но фон намечен бледно, чересчур эскизно и потому невыразителен. Тут какой-то провал.

Так он перебирал рисунки и в каждом находил какие-нибудь погрешности, ошибки, недоработку. И с каждым его словом Коле становились все яснее слабые стороны его работ, и все ужаснее ощущал он безмерность своего провала. И как он только раньше сам не видел всего этого! Ну конечно же, никуда не годятся эти рисунки, а все то, что хвалит дядя Володя, — это он говорит в утешение, чтобы не добить окончательно племянника.

— Федя, — вдруг сказал дядя Володя, обращаясь к Федору Николаевичу, — можно тебя на два слова?

И они вышли в другую комнату.

Дрожащими руками Коля стал собирать разруганные рисунки и укладывать их в папку. Добрый дядя Лева смотрел на него ласковыми и как будто сочувственными глазами.

— А ведь, пожалуй, помощник растет дядюшке? — спросил он.

— Помощник? — откликнулся гость-художник. — Гм! А может быть, конкурент?

Ну что они, в самом деле, для того, чтобы издеваться, позвали его сюда? Коля отвернулся к окну. Но в эту минуту он услышал шаги отца и дяди за спиной. Он не нашел в себе силы оглянуться.

— Давайте решать, — услышал он голос дяди Володи. — А по-моему, и я уже Феде сказал свое мнение, тут двух решений быть не может: надо учиться. Коле следует учиться не по-любительски. Пускай хорошенько подготовится, а осенью — пожалуйте на экзамен, на конкурс в Среднюю Художественную школу при Суриковском институте. Я поддержу со своей стороны, если надо. Видно же, что малый кое-что соображает, а школы нет. Нужна настоящая школа.