Ранний ледостав - [98]

Из всех качеств, какими природа одарила Лозара, самым, пожалуй, впечатляющим был его голосище. Человека, не знавшего бригадира раньше, голос его поначалу просто-таки ошарашивал. Не случайно земляки о нем так говорили: «Лозаров разговор с одного конца поселка на другой семь раз перекатывается». А некоторые, когда их спрашивали о том, дома ли сейчас Лозар, отвечали не задумываясь: «А ну, притихни. Сейчас послушаем, не слышно ли где-нибудь его голосе…»

И. глядя сейчас на широкий, будто налимий бригадиров рот, Карыкур подумал: «Вот глотка, так глотка! Не зря говорят, что Лозара на все пастбище слышно!»

Но особо задумываться ему было некогда — велено ведь спешить за дровами. Он еще раз огляделся по сторонам и чуть было не воспротивился вслух: да разве ж можно выбирать для стоянки такое место, где растут одни молоденькие лиственницы? Где ж тут возьмешь дров для настоящего костра? Но посмотрел на приступившего к делу бригадира и решил пока смолчать, начал выпрастывать из-под оленьей шкуры, расстеленной на сиденье нарты, широкие кедровые лыжи.

Прихватив топорик, он потопал к жидкому лиственнику, ровно растянувшемуся вдоль всей гривы.

«Вот так собачий узел! (Это было любимое выражение Карыкура.) Мучайся теперь, — еле переставляя лыжи, ворчал он про себя, — выбирай, которая из них сухая. Все говорят: опытный, опытный, а он даже путного места для стоянки подобрать не смог. Да здесь, пожалуй, и деревца сухого не сыщешь!»

Но подойдя к первом же лиственнице и вогнав в нее топор, Карыкур подивился: деревце, хотя и молодое на вид, тут же рухнуло от одного несильного толчка. Он подошел к следующему — та же история. Что такое? Приглядевшись повнимательнее к цепочке уходящих по гриве деревьев, Карыкур наконец понял, что все они давно уже зачахли, высохли. Это лишь сквозь пургу они показались ему молодыми и сочными… Он свалил следующую лиственницу, стукнул по ней обухом. Тут же на снег посыпались мелкие обугленные сучки, — по всему судя, когда-то здесь погулял лесной пожар, и теперь от некогда молодых деревьев остались одни только неживые остовы…

Карыкур в душе похвалил себя за то, что удержался, не показал своего недовольства бригадиру, который частенько любил подшучивать над ним: учат, мол, учат вас бумаге, а главную науку вы тем временем напрочь забываете: ни леса не знаете, ни воды, ни оленьих повадок…

Карыкур после окончания техникума служил в армии, а теперь, вот уже третий год, работал со стадами и то и дело, особенно на первых порах, попадал впросак, что не раз давало бригадиру повод поворчать да позубоскалить: «Учили-учили тебя, вдалбливали-вдалбливали науку в голову, — любил повторить бригадир, — а языка оленей не понимаешь, хоть и ханты! — И заканчивал обычно любимым словечком: — Туго, сынок, туго!»

Это свое «туго» бригадир употреблял к месту и не к месту, и сейчас Карыкур порадовался в душе, что не пришлось ему на сей раз услышать эти задевающие за живое попреки, которые к тому же уже изрядно стали ему надоедать.

Хотя, спору нет, в насмешках бригадира он, конечно, виновен был сам. Стоит только вспомнить, как непростительно оплошал Карыкур в первый же год работы в стадах перед самым началом зимнего забоя…

Директор совхоза послал его тогда провести пересчет оленей после весенне-летних касланий. Вначале все у Карыкура ладилось — оленей без особых усилий загнали в кораль, за день управились почти с половиной животных. А ночью чем-то взбудораженное стадо пришло в движение; олени метались в загоне, пока не продавили в одном месте ограду и не вырвались на свободу. С утра пастухи, заменив сломанные жерди, отремонтировали кораль и попытались вновь загнать в него стадо. Но животные, испытав неудобства тесной площадки, где и развернуться-то как следует трудно, ни за что не хотели снова заходить в кораль. А ночью, и соответствии с графиком, пригнали следующее стадо. Пастухи, считая, что кораль уже освободился, подогнали его слишком близко, и оба стада смешались… Теперь пересчет оленей усложнился неимоверно: вначале надо было разъединить животных — то есть выудить нужных оленей из почти трехтысячного стада в соответствии с метками-тамгами на ушах. Это была работа уже не на один день, а может, и не на одну неделю. Зоотехнику же Карыкуру на все про все дано было лишь шесть дней…

Поначалу Карыкур заставил пастухов заняться отловом оленей, но увидев, как медленно движется дело, стал ломать голову, как бы выйти из положения. И выход, как ему показалось, нашелся, тем более что пастухи не раз и не два предлагали ему сделать подсчет голов на глазок, положиться на их опыт и интуицию. Так и не придумав ничего лучшего, Карыкур после долгих колебании пошел именно этим путем: обсчет голов, как положено по инструкции, не проводил, а поверил на слово пастухам и бригадирам, клявшимся и божившимся в правильности и честности своих данных. И уже на основе этих данных он составил акты, как потом оказалось, совершенно липовые… Но зато уложился в положенное ему время. Пастухи обоих стад обещали ему, что все это останется в тайне, что не только в дирекции — вообще ни один посторонний человек ничего никогда не узнает; как говорили они — «даже струя воздуха — не то что изо рта — в мозгах никогда не пронесется». А когда начался массовый забой, то выяснилось, что животных, предназначенных на мясо, явно не хватает. Стали искать причину такого грубого несоответствия актам обсчета. В первую очередь, конечно, начали допытываться у зоотехника Карыкура. Тот, стыдясь собственной халатности, никак не мог заставить себя сознаться и только разводил руками… Все, может, и обошлось бы, списали бы дело на ошибки, допущенные при обсчете во всех стадах, если бы кто-то из пастухов все же не проговорился где-то на стороне. И, конечно, в конце концов тайное стало явным…