Ранний ледостав - [49]

— Как не умею? — снова обиделся Опунь. — Что я, не на реке вырос?

Еля устало прикрыла глаза: взрослеет сын, разве его теперь дома удержишь? И все же подумала: «Может, самой вместе с Опунем к рыбакам податься? Только вот с кем младшенького, Тавета, оставишь?»

Еля, повязав на голову цветастый платок, собралась на поле убирать картофель и уже в дверях наказала сыну:

— Никуда не бегай. Дождись брата из школы. Покорми его. Сам поешь. В дорогу я тебя вечером соберу.

Оставшись один, Опунь огляделся. На железной печурке остывала в чугунном котле уха. У окна стоял хуван[6] с кусками аппетитного муксуна. За короткий обеденный перерыв Еля успела позаботиться о сыновьях. Опунь услыхал ароматный дух свежей ухи и тотчас почувствовал голод; понял — Тавета ему не дождаться. Он достал с полки ломоть черного хлеба, приготовил для рыбы рассол. Затем налил себе полную миску ухи; придвинув столик к хомтэпу[7], принялся за еду. Уха золотилась в деревянной плошке, источая вкусный нежный запах. Куски муксуна Опунь почти машинально макал в рассол и отправлял в рот. Он вроде и не замечал ни вкуса, ни аромата того, что ел. Мысли его были заняты предстоящей поездкой на сор.

Завтра! Неужели завтра утром он уже будет в пути на Пор-Ёхан? В тех краях ему еще не приходилось бывать, хотя от отца и двоюродного брата Иприня он не раз слыхал о большом соре за этой протокой. Окрестная тайга там — сплошь мощные кедрачи да высокие лиственницы. Отец Опуня обычно ходил туда белковать. Богата тайга вокруг сора. В распадах там водится соболь, в близлежащих озерах — ондатра, завезенная сюда из Канады еще в тридцатые годы. В самом соре, в ямах, осенью скапливается множество рыбы — и муксун, и щекур, и сырок… Однако рыбачить здесь не так-то просто, да и улов вывозить далеко… Ипринь, вспомнил сейчас Опунь, рассказывал, что на русле сора, на протоке полно мелей, колданку частенько приходится подтаскивать на руках. Вот потому-то колхоз и не занимался там промысловой добычей. Только зимой те, кто охотились в этих краях, ставили в живунах-ямах небольшие сети, ловили понемногу себе на уху.

Опунь лежал на тахаре и думал, думал, невольно вспоминая о том, как нынче утром Ай-Ваня повел в контору трех счастливчиков, как разговаривал с ними всерьез, на равных.

— Смотрите сюда, — сказал председатель и ткнул пальцем в карту, висевшую на стене его кабинета. — Вот здесь — вершина сора. Здесь нужно поставить крепкий запор. Пока не начался ледостав, будете ловить ставными неводами. Это первое. Второе. Всю выловленную рыбу нужно будет пересадить вот в это озеро, видите? — Ай-Ваня показал на карте небольшое озерцо, что неподалеку от сора. — Пусть она там до морозов гуляет. Потом вы опять выловите, а зимой, когда рыба заледенеет, мы ее вывезем. Ясна задача? Учтите — она не из легких, не из тех, что на доске мелом решаются… Тут и попотеть, и померзнуть придется! Ну что добровольцы, не струсите? Не подведете колхоз?

— Не струсим!

— Не подведем!

— А когда ехать-то, Ай-Ваня аки?

— Завтра утром. В проводники дам вам Ансема, он рыбак опытный. Учитесь у него, набирайтесь ума-разума… Такая вот штука, ребятки! Ну, с богом, как говорится! Бегите по домам да снаряжайтесь в дорогу!..

2

Дома тепло, небольшое окошко изнутри все запотело. Тавета пока нет, и можно раскинуться на тахаре, положив под голову мягкую подушку. «Надо подогнать детальки», — думает, лежа, Опунь.

«Подогнать детальки» — это любимое выражение отца. Отец, прежде чем приступить к какому-нибудь делу, обдумывал его в мельчайших подробностях.

Опунь кладет ногу на ногу — так тоже любил делать Юхур — и прикидывает, что взять с собой. Ну, конечно, побольше теплой меховой одежды. Отцовские бродни. Алюминиевую кружку. Несколько книг, а может быть, и тетрадку: вдруг придется что-нибудь записать?

Неожиданно в эти деловые мысли впутался один совсем вроде бы неделовой вопрос: ну, хорошо, он, Опунь, уедет в далекую таежную глухомань, станет заправским рыбаком… А как же Тутья? Что с ней будет? И как он, Опунь, без нее обойдется? Всю радость Опуня словно ветром сдуло. И как это он раньше о ней не подумал? Эх, Тутья, Тутья… Черноглазая одноклассница Тутья… Опунь знает ее с самого детства. Они и в Шурышкарах вместе в интернате жили, и здесь, в поселке, в одном классе учатся. Тутья чуть старше Опуня, ей уже семнадцать. И до чего ж она хороша… Самая красивая девушка во всей округе… Встанет из-за парты — словно вспорхнет легкокрылая бабочка, в глаза тебе заглянет — теплым летним солнцем озарит. Стройной красавицей нельмой, только что выпрыгнувшей из воды, кажется Опуню Тутья. Рядом с ней он даже дар речи теряет, и сам же корит себя за свою неловкость: «Вот глупый осетр! В сети запутался!»

Это чувство гнетет Опуня, связывает по рукам и ногам. То ли дело раньше? Раньше он болтал с Тутьей о чем угодно, мог и за косу ее дернуть, и посмеяться над ней, и рожу скорчить… А сейчас, едва завидев ее, краснеет, даже спотыкаться начинает, будто земля у него из-под ног уходит! Чтобы совсем не пропасть, Опунь стирается избегать девушку, не попадаться лишний раз на ее пути. Зато на уроках, в школе, он научился незаметно скашивать глаза в ее сторону и любоваться красиво уложенными на голове косами, тонкими смуглыми руками, которыми она быстро-быстро перебирает страницы учебника или тетрадки.