Ранний ледостав - [112]

— Вот собачий узел! — выругался Карыкур. — А что ж потом-то, Лозар аки?

— Что потом?! — сердито прокричал бригадир, словно Карыкур и был во всем виноват. — Мертвое стало озеро. Рыбу всю поотравили. Нет теперь рыбы, туго, туго… Другой весной проезжали мы там однажды. Подошел я, значит, к берегу — и ахнул. Весь берег мертвыми щекурами усеян. Раздулись, кто на берегу лежит, кто в воде плавает — и все дохлые. И все это они, геологи. Варвары, как иначе назвать, варвары! Как будто не могли за посудиной своей посмотреть! И солярки лишились, и рыбу сгубили. Эх! — Лозар швырнул обглоданную кость собаке. — Теперь уж мы рядом с этим озером больше не ходим…

— Что, рассердились на геологов?

— При чем тут сердиться, не сердиться! Конечно, их, геологов, хорошо бы прутиком по мягкому месту отстегать, по голому — чтоб болячки остались и чтоб с неделю присесть не могли. Тогда бы, глядишь, покрепче запомнили, что можно делать, а что нельзя. — Лозар наполнил свою большую кружку чаем. — Тут, сынок, дело не в том, что рассердились, не в рыбе даже, не в мертвом озере… Тут еще другая причина есть. Самая для нас, оленеводов, важная.

— Какая же?

— А вот какая, сынок. Ты внимательно меня послушай — кому-кому, а тебе это очень полезно знать и как оленьему лекарю, и как депутату района. Не зря ведь мы тебя выбирали, молодого да грамотного. Ты ведь на сессии ездишь. С районными начальниками, с другими большими людьми знаешься. Слово всегда можешь перед всеми сказать… Так что запоминай. Глядишь, как-нибудь и выложишь все, что у нас наболело.

— Понял, Лозар аки. Говорите, я слушаю.

— Ты ведь, наверно, знаешь, олений лекарь, что мы в последние годы пути кочевок своих поменяли?

— О, собачий узел! — перебил его Карыкур. — Понял! Небось, геологи пастбища наши заняли, так, Лозар аки? — До сих пор Карыкур как-то не задумывался над тем, почему перед самым его возвращением из армии в родном совхозе переменились традиционные маршруты кочевок, и теперь, раз уж затеялся разговор, готов был выспрашивать бригадира с молодой горячностью.

Но Лозар помолчал задумчиво, пожевал губами. Сказал наконец:

— Не пастбища заняли, Карыкур. Нет. Другое тут. Попортили они нам пастбища своими машинами, вот что. И не то что попортили — можно сказать совсем уничтожили. Вокруг озера Енгта Тув верст на двадцать все кругом избороздили, живого места не сыщешь. Как ножом все исполосовано — страшно смотреть на землю. Туго, туго… — Лозар тяжело вздохнул и отодвинулся подальше от костра. — Видел ведь, сколько машин-то у них! Всякие машины, словами даже не опишешь. И тракторы, И грузовики, и такие — ну слишком уж большие и высокие. Забыл, как название. Ну эти, которые по две кабины имеют, с двух сторон ими управляют…

— А-а. «Ураганы», наверное?

— Вот-вот. «Ураганы». Вот они и прошлись, как настоящий ураган, эти машины, по пастбищам, когда грузы на эту подпасу возили.

— Подбазу, ты хочешь сказать, — машинально поправил Карыкур; он слушал старика, весь подавшись вперед, не обращая внимания на сильный жар от костра.

— Ну да, ну да. На эту самую стоянку, где посудины с соляром стоят. Как злой черт Куль эти машины. Зверь не пройдет, а они пробьются. А там, где они пробились — ничего уже не растет — ни ягель, ни другой какой мох, ни дерево… Ну хорошо. Я все понимаю, надо — значит надо, раз от них государство требует. Так начальник всех этих машин и сказал: государство, мол, требует, государственный интерес. Якоп его звали, начальника, Яша. А фамилию забыл. Смешная такая фамилия. Ну, вроде как птица, что в болотах летает и кричит: «Полнари, полнари!» Интересно по-русски зовут… Кулик зовут, вот как! Вспомнил!

— Кулик?! — у Карыкура все внутри вдруг похолодело. — Говорите, его звали Кулик? Яков?

— Так, так, Якоп. Вот с ним как раз я разговор и имел, с Куликом этим. Про пастбища наши толковали. Спрашивал его, почему такой большой урон нам наделал, почему так шибко пастбища портит — весь ягель машинами истоптали. Неужели, говорю ему, нельзя одной дорогой ездить? Сами — хоть и на легких наших нартах ездим — всегда одной дороги держаться стараемся. А они на таких махинах — и кто куда, как бог на душу положит… Туго, туго… Страшно подумать даже, что теперь с теми пастбищами стало…

— Ну, и что он ответил, этот Кулик? — мысли Карыкура уже перенеслись к Айнэ, грудь сразу стеснило, стало тяжело дышать; сердце заколотилось, как бешеное, отдалось острой болью… Видимо, Карыкур изменился в лице, потому что бригадир сказал вдруг недовольно:

— Тебе, я смотрю, неинтересно. Глядишь вроде на меня, а мысли твои сейчас в семи краях земли обитают. Только что лицо одно было, а сейчас совсем другое, непонятное…

— Да нет, нет, что вы, Лозар аки! — спохватился Карыкур, изо всех сил пытаясь снова овладеть собой. — Говорите дальше, говорите. Я внимательно слушаю, просто немножко про другое вспомнил…

— Ну, ладно, коли так. Слушай тогда дальше Этот самый Кулик, недовольный такой, нос свой высоко задрал… знаешь, такой у него нос, как все равно парус ветром надутый… Задрал свои нос и говорит мне: знай, мол, с кем дело имеешь. Примерно так сказал. Я хоть и плоховато по-русски понимаю, но кое-что и до моей головы дошло. Что ты, говорит Кулик, здесь как ворона раскаркался? Ты что, пришел мне указывать, где можно ездить, а где нельзя? Олени, олени… Что ты, мол, заладил про своих оленей. Можно подумать, большая от них государству польза, от оленей ваших. Только себя да свое селение и кормите. А мы, мол, геологи, большие государственные задачи решаем, для всей страны дела проворачиваем. Если, мол, отыщем под землей нефть или газ — на ближайшие двадцать — тридцать лет твои олени и вовсе не нужны станут. Что, мяса вам не хватает? Будет вам, говорит, мясо, пожалуйста, государство у нас богатое. И говядину вам на самолетах доставим и баранов, и свиней там, куриц. Наслаждайтесь, говорит, ешьте, сколько влезет. Я его пытаю, а что, мол, станет через двадцать-тридцать лет, когда подземное богатство кончится? О, говорит, что-нибудь тогда придумают, об этом сейчас рано загадывать. Сейчас, мол, самое главное — это то, что они под землей ищут. А все остальное, мол, дело десятое, никого не волнующее…