Ранний буддизм: религия и философия - [7]

Итак, основной вывод, который мы можем сделать из этого отрывка — Будда осознал основное различие между людей не как различие происхождения (пруды с голубыми, красными и белыми лотосам ничем не отличаются друг от друга, так как наполнены одной и той же водой и все лотосы рождаются и растут в воде), а как индивидуальные различия в восприимчивости к духовному посланию. Это было принципиальным новшеством, отличающим буддизм в древности от брахманизма с его приверженностью социальной и духовной иерархии варн — социально-профессиональных групп (высшие варны — брахманы, кшатрии и вайшьи, низшие — шудры), а в настоящее время — от всех национальных или этнических религий, считающих, что «правильная» вера зависит от принадлежности к «правильному» народу.

Приняв решение проповедовать Дхарму, Будда сначала ищет тех, чей взор «мало запорошен пылью», то есть тех, кому он может ее поведать с большой вероятностью быть понятым. Самыми достойными из всех известных ему людей он считает своих учителей йоги — Алару Каламу (санскр. Арада Калама) и Уддаку Рамапутту (санскр. Удрака Рамапутра). Но Брахма сообщает ему, что они уже умерли, и тогда Будда находит аскетов-отшельников, с которыми когда-то вместе странствовал и занимался аскетической практикой. К этой истории мы еще вернемся (см.: Тема 6. Образ Будды: философские импликации). Пока же нам важно отметить, что для первой проповеди Будда избрал людей, отказавшихся от социальной жизни, людей, занимающихся духовным самостроительством, выработавших в себе психические и волевые качества, позволяющие им подняться над природными склонностями (вспомним лотосы, поднимающиеся над водой). Однако это не значит, что другие категории людей считались совершенно безнадежными. Как показывает последующая история жизни Будды, он проповедовал Дхарму не только монахам и отшельникам, но и мирянам. Но ведь он же говорил, что такая проповедь бесполезна?

Что же изменилось в его отношении к людям? Что побудило его принять решение проповедовать свое «открытие»? Ответ тоже содержится в тексте — «сострадание» (каруна). Сострадание к тяжелой участи живых существ (не только людей, но и животных, насекомых, растений, а также богов, демонов, обитателей разных других миров) и заставило Будду искать и находить такие формы проповеди, которые соответствовали бы уровню духовной готовности его слушателей. Даже тех, кто совершенно далек от духовных исканий, людей, которых мы бы назвали «обывателями» или «мешанами». Но при одном условии — они должны были сами этого захотеть. В них самих должна была созреть потребность, оформиться вопрос. Трудно себе представить, чтобы Будда пришел в деревню, вышел на площадь и стал бы проповедовать свое учение. Будда никогда не навязывает себя, он лишь откликается на «запрос». Его проповеди, если судить по текстам, всегда приурочены к какой-то ситуации. Вот он, окруженный последователями, приходит в ту или иную местность, а затем кто-то из местных жителей или бродячих отшельников заводите ним разговор на ту или иную тему (предыстория возникновения этой темы тоже излагается).

Например, в «Велудвареяя-сутте».

Брахмане-миряне (домохозяева) деревни Велудвареяя попросили Будду: «... Преподай нам учение, в соответствие с которым мы могли бы жить, имея такие-то и такие-то привязанности, такие-то и такие-то надежды и такие-то и такие-то намерения, например «жить в окружении детей, пользоваться бенаресским сандалом, носить гирлянды, пользоваться духами и ароматическими растираниями, владеть золотом и серебром, возродиться в одном из раев, в небесных пределах после смерти тела».

Семейная привязанность, любовь к украшениям, к благовониям, инстинкт собственника, а также стремление к продолжению жизни в блаженных райских мирах — все это считалось в буддизме препятствием к духовному совершенствованию, то есть брахманы из Велудварейи откровенно объявляют о своей приверженности тому, что, с точки зрения Будды, является несомненным пороком, омрачением, но он тем не менее не осуждает их за это и не призывает отказаться от собственности.

Будда: Когда у тебя отнимают жизнь, это неприятно и нехорошо, из чего можно заключить, что также будет и для другого. «А раз нечто неприятно и нехорошо для меня, то как я могу поступать так с другими ?»

Так преподносится принцип ненасилия (ахинса). В том же ключе Будда говорит о других моральных принципах (шила): недопустимости воровства, семейной неверности, лжи, клеветы, пустой болтовни. Можно легко видеть, что этические нормы буддизма являются не «заветами», спущенными свыше, а некими утилитарными принципами человеческого общежития (золотое правило морали — не делай другому того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе), действенность которых люди познают в своем собственном социальном опыте. Лишь убедив домохозяев, что лучше жить, не совершая таких проступков, чем совершая их, Будда рассказывает им о возможностях, которые открываются перед теми, кто откажется от мирской жизни и встанет на буддийский Путь.

Никаких обличений и увещеваний, ничего туманного и непонятного, только то, что способно увлечь как реальная и доступная перспектива. В буддизме такая тактика получила название упая-каусалья или «искусные средства» (обращения людей в буддизм). Будда и его последователи внимательно относились к потенциальной аудитории буддийского послания и уделяли большое внимание классификациям типов личностей. В краткойсутгеизАнгуттараникаи(А. II, 135) Буддаделит людей, пришедших его послушать, на четыре типа: тех, кто понимает учение, лишь услышав его, тех, кто понимает после разъяснения или по зрелому размышлению, «ведомых» — тех, кто размышляют о нем, работают над ним. Четвертые называются «пада-парама» — «ставящими слова вперед», то есть понимающими букву, но не дух учения. В другом тексте («Пуггала паньяти») об этой последней категории говорится, что слыша учение много раз, много о нем рассказывая, многое помня и декламируя наизусть, они никогда не приходят к его пониманию. Относительно последних Будда предупреждает в «Алагад-дупама-сутте», что буквальное восприятие слова Будды не принесет никакой пользы, а может даже причинить вред. Он приводите пример неумелого охотника на водных змей, не знающего, как правильно держать пойманную добычу, в результате чего змея может укусить его.