Ранние новеллы - [41]

Миндерникель редко покидает дом, и тому есть причина. Она заключается в том, что стоит ему появиться на улице, как сбегается куча детей, они довольно долго преследуют его, смеются, дразнят, кричат: «Хо-хо, Тобиас!», могут и дернуть за сюртук, а взрослые выходят на крыльцо и потешаются. Он же идет, не обороняясь, боязливо поглядывая по сторонам, высоко вздернув плечи и вытянув голову, как человек, который спешит пройти под ливнем без зонта, и, хотя ему смеются в лицо, время от времени униженно-вежливо здоровается с людьми, вышедшими на крыльцо. Позже, когда дети отстают, когда его уже не узнают, когда мало кто оборачивается, повадки Тобиаса Миндерникеля существенно не меняются. Так же сгорбившись и испуганно поглядывая по сторонам, он стремится прочь, будто чувствует на себе тысячи насмешливых взглядов, а когда нерешительно и робко поднимает глаза от земли, то замечается некая странность: он не в состоянии твердо, спокойно посмотреть не то что на какого-либо человека, но даже на предмет. Создается впечатление, будто ему, как ни странно это звучит, недостает естественного, связанного с чувственным восприятием превосходства, с каким земные существа взирают на явленный нам мир; создается впечатление, будто он чувствует себя ниже всего и всех, и шаткому взору приходится сползать от людей и предметов к земле…

Что же приключилось с этим человеком, который всегда один и на вид в невероятной степени несчастлив? Вымученно бюргерский костюм, а также определенный аккуратный жест, когда он проводит рукой по подбородку, вроде указывают на то, что Тобиас Миндерникель никак не хочет быть причислен к тому классу населения, среди представителей которого живет. Бог знает, как его сюда занесло. Лицо такое, словно жизнь, презрительно рассмеявшись, со всей силы съездила по нему кулаком… Впрочем, вполне возможно, он и не перенес тяжелых ударов судьбы, а просто не справляется с жизнью, и страдающая приниженность и нелепость производят мучительно неловкое впечатление, словно природа отказала ему в той мере сбалансированности, силы и прочности стержня, которая позволяет существовать с поднятой головой.

Опираясь на черную трость, он совершает свой моцион по городу и, под ликующие возгласы мальчишек возвратившись по Серой улице к себе на квартиру, по затхлой лестнице поднимается в бедную, безо всяких украшений комнату. Только комод, солидный ампирный комод с тяжелыми металлическими ручками обладает некоторой ценностью и благообразием. На окне, вид из которого безнадежно срезан серой каменной стеной соседнего дома, стоит наполненный землей цветочный горшок, где, однако, совсем ничего не растет; тем не менее Тобиас Миндерникель иногда подходит к нему, рассматривает горшок и нюхает голую землю. Рядом с этой комнатой расположена маленькая темная спальня. Войдя к себе, Тобиас кладет на стол цилиндр и трость, садится на зеленый, пахнущий пылью диван, упирается подбородком в руку и, приподняв брови, смотрит в пол. Создается впечатление, что больше ему на земле делать нечего.

Что касается характера Миндерникеля, судить о нем крайне сложно; следующее происшествие вроде бы говорит в его пользу. Когда этот странный человек однажды вышел из дома и за ним, как обычно, с хохотом и насмешливыми возгласами потянулась кучка детей, один мальчишка лет десяти споткнулся о ногу другого и с такой силой грянулся об асфальт, что у него из носа и со лба потекла кровь, и он заплакал, не делая попытки подняться. Тобиас тут же развернулся, быстро подошел к упавшему наклонился и нежным, дрожащим голосом начал его жалеть.

— Бедное дитя, — говорил он, — тебе больно? У тебя идет кровь! Смотрите, у него кровь! Да-да, на лбу кровь… Лежит тут, такой несчастный! Правда, ему так больно, что он плачет, бедный ребенок! Как мне тебя жаль! Ты сам виноват, но я повяжу тебе свой носовой платок… Вот так! А теперь держись за меня, я тебя подниму…

И с этими словами он действительно обмотал мальчишке голову носовым платком, осторожно поставил его на ноги и пошел дальше. Но походка, лицо Тобиаса в этот момент производили совершенно иное впечатление, нежели обычно. Он шагал твердо и прямо, грудь под узким сюртуком высоко вздымалась; расширившиеся, заблестевшие глаза уверенно смотрели на людей и предметы, а вокруг рта залегла складка болезненного счастья…

Данное происшествие имело следствием то, что насмешливости у обитателей Серой улицы поначалу несколько поубавилось. Однако через какое-то время его изумившее всех поведение забылось, и множество здоровых, веселых, жестоких глоток снова кричало вслед сгорбленному шаткому человеку: «Хо-хо, Тобиас!»

II

Как-то солнечным утром, часов в одиннадцать Миндерникель вышел из дома и через весь город направился к холму Жаворонков, этому протяженному отрогу, в послеобеденные часы образующему изысканнейшую эспланаду города, но где в замечательную весеннюю погоду, каковая и установилась, экипажи и гуляющие собираются также и в утренние часы. Под деревом на широкой главной аллее стоял человек, держа на поводке щенка охотничьей породы с очевидным намерением его продать; это был маленький желтоватый мускулистый щенок около четырех месяцев от роду с черным пятном вокруг глаза и одним черным ухом.