Ранние новеллы - [4]

Его измученные глаза расширились.

— Просто… к ней…

— Ну да.

— Но это невозможно. Она не дала мне позволения.

— Знаешь, вообще нечего было затеваться с писульками. Могли бы и сразу сообразить, что не станет она давать незнакомому мужчине письменных авансов. Ты должен взять и пойти к ней. Да ты одуреешь от счастья, когда она просто с тобой поздоровается. Уродом тебя не назовешь. Ни с того ни с сего она тебя не выставит. Завтра и отправляйся.

У него сильно закружилась голова.

— Я не смогу, — тихо проговорил он.

— Ну, тогда и я тебе ничем помочь не могу, — разозлился Рёллинг. — Тогда выкарабкивайся сам!

* * *

И вот, как зима дает в мае последний бой, настали дни трудной борьбы.

Но как-то утром он вынырнул из глубокого сна, в котором видел ее, открыл окно — и на дворе стояла весна.

Голубое, от края до края ясно-голубое небо будто мягко улыбалось, а воздух был приправлен такой сладкой пряностью.

Он осязал, обонял, видел, слышал и чувствовал весну на вкус. Все чувства были совершеннейшая весна. Словно бы широкий солнечный луч, покоившийся где-то там, над домом, плавно содрогаясь, влился ему в сердце, проясняющий, укрепляющий.

И он, молча поцеловав ее портрет, надел чистую рубашку и выходной костюм, сбрил с подбородка щетину и направился на Сенную улицу.

Им овладело странное спокойствие, почти испугавшее его. Но оно не уходило. Восхитительное спокойствие, будто это не он поднялся по лестнице, не он встал под дверью и прочитал на табличке: «Ирма Вельтнер».

Вдруг его пронзило, что он, пожалуй, обезумел, на что тут, собственно, рассчитывать, нужно скорее уходить, пока его не видели.

Но это длилось всего мгновение, словно бы последнее стенание его робости окончательно стряхнуло давешнюю растерянность и в душу вошла большая, прочная, безоблачная уверенность; и если раньше на него будто что-то давило, какая-то обременительная необходимость, как гипноз, то теперь он действовал в согласии со своей свободной, целеустремленной, ликующей волей.

Ведь наступила весна!

Звонок жестью продребезжал по этажу. Дверь открыла служанка.

— Госпожа дома? — бодро спросил он.

— Дома, да… но как позволите…

— Вот.

Он протянул визитную карточку и, когда она понесла ее, с озорной улыбкой в сердце просто прошел следом. Пока служанка передавала молодой хозяйке карточку, он уже стоял в комнате со шляпой в руке.

Это было не очень большое помещение, обставленное непритязательной темной мебелью.

Юная дама поднялась со своего места у окна, кажется, едва успев отложить книгу на соседний столик. Никогда, ни в какой роли он не видел ее столь восхитительной, как в действительности. Серое платье с темной вставкой на груди, облегающее изящную фигуру, отличалось скромной элегантностью. В светлых завитушках надо лбом подрагивало майское солнце.

Кровь его забурлила, зашумела от восторга, и когда она наконец бросила удивленный взгляд на карточку, а затем подняла еще более удивленный на него самого, он быстро сделал к ней два шага и его тоскливый жар прорвался в нескольких робких напористых словах:

— Ах нет… вы не должны сердиться!

— Что за нападение такое? — весело спросила она.

— Я просто обязан был, хоть вы и не дали мне позволения, я все же обязан хоть раз сказать, как я восхищен вами, сударыня… — Она приветливо указала ему на кресло, и, пока они усаживались, слегка запинаясь, продолжил: — Видите ли, я уж так устроен, что всегда говорю все сразу и не умею вечно все… все держать в себе, и потому я просил… А почему вы не ответили мне, сударыня? — вдруг простодушно перебил он сам себя.

— Я… я не могу передать вам, — с улыбкой ответила она, — как искренне обрадовалась вашим любезным словам и красивым цветам, но… нельзя же так сразу… Ведь откуда мне было знать…

— Нет-нет, это я все прекрасно понимаю, но, правда, вы сейчас не сердитесь, что я без позволения…

— Ах нет, зачем же сердиться! Вы ведь недавно в П.? — быстро добавила она, чутко предупреждая неловкую заминку.

— Вовсе нет, уже около семи недель, сударыня.

— Так долго? А я полагала, вы впервые увидели меня на сцене недели полторы назад, когда я получила ваше приветливое письмо.

— Ну что вы, сударыня! Все это время я смотрел вас почти каждый вечер! Во всех ваших ролях!

— Вот как! Но почему же тогда вы не приходили раньше? — с невинным изумлением спросила она.

— Мне следовало прийти раньше? — весьма кокетливо ответил он вопросом на вопрос.

Сидя напротив нее в кресле и ведя задушевную беседу, он чувствовал себя таким несказанно счастливым, а ситуация казалась ему столь невообразимой, что он почти опасался: не дай Бог, за сладким сном, как обычно, последует печальное пробуждение. У него было так покойно-задорно на душе, что он чуть по-домашнему не перебросил ногу на ногу, а потом опять подступило столь безмерное блаженство, что, по правде сказать, захотелось с возгласом ликования броситься прямо к ее ногам…К чему все это глупое притворство! Я ведь так тебя люблю… так люблю!

Она немного покраснела, однако искренне весело рассмеялась на его смешной вопрос.

— Пардон, вы меня неверно поняли. Я, правда, несколько неудачно выразилась, но вам бы следовало ловить поскорее…