Раннее утро. Его звали Бой - [32]

— Она сестра моего отца. Я пойду.

— Нет, ты не пойдешь!

— Пойду.

— Я пойду с тобой, Жан! — сказала я.

Ева уже готовилась обрушить на меня классические оскорбления, но тут в кухню вошел папа.

— Я пойду с ними, — сказал он.

— Спасибо, — ответил Жан.

Я никогда не умела праздновать победу втихомолку, а всего меньше в том возрасте, в четырнадцать лет. Я приплясывала перед Евой, которая с радостью бы меня задушила, перед Горищёк, не решившейся принять чью-либо сторону. Я согласилась пойти с папой к мадам Ружер, чтобы заказать мне платье, мы выбрали голубое в горошек, с юбкой в складку, в надежде, что складки и горошек будут меня полнить, а Жан посоветовал мне распустить волосы, я пообещала рассыпать их по плечам, а вместо шляпы у меня будет лента из той же ткани, что и платье. Папе я показалась восхитительной, а Жану — очень даже ничего. Как весело было ехать двенадцать километров на машине из Нары в Лерезос в то августовское утро! Жан насвистывал псалмы, я приглаживала ладонью свою юбку в горошек, у Лалли свадьба, я буду смеяться и пить, и Жан не покинет меня, и пить, и смеяться, и немного плакать от волнения, потому что жених Лалли — еврей, и поэтому мессы не будет, только благословение. Мадам Фадиллон отчитала кюре Лерезоса, и тот согласился, чтобы девочки-певчие украсили цветами часовню Пресвятой Девы, справа, где хор, там и состоится бракосочетание (а не в ризнице, как принято для браков между правоверными и неверными). Алтарь исчез под белой кипенью: аронник, маргаритки, астры, алтеи с венчиками, похожими на бабочек, амариллисы, пахнущие малиной. В колокола не звонили, однако весь поселок собрался на церковном крыльце: местные парни, ухаживавшие за Лалли; ее подруги по пансиону; фермеры мадам Фадиллон и поселковые кумушки, которым было любопытно посмотреть, какой из себя этот знаменитый жених: белявый, чернявый или еще какой.

Он прибыл в сопровождении трех музыкантов (двое из них были его братья), которые с самым естественным видом несли свои инструменты: скрипку, виолончель и флейту. И о нем можно было сказать то же самое: он держался естественно. Вокруг меня зашептались: мы как будто всю жизнь его знали. Действительно: ни худой, ни толстый, ни высокий, ни коротышка, с темно-русыми волосами и матовым цветом лица, одетый в темно-синий костюм, он был похож на Пьера, Поля, Жанно или Фернана — короче, на всех тех, кто желал Лалли и готов был сделать ее своей женой. Я сразу его полюбила: во-первых, он носил очки, как папа, во-вторых, у него были очень ласковые влажно-серые глаза, цвета птичьих перьев или песка после дождя, и когда он смотрел на Лалли, его зрачки словно увеличивались. Она была удивительно хороша в белом костюме, талия тонкая-тонкая, а все остальное округлое. Невеста, словно воздушное пирожное под короткой фатой, прикрепленной к Шиньону венчиком из настоящего флердоранжа с приятным запахом. По дороге она поприветствовала всех своих друзей. Прощай, Фернан, и здравствуй, Мели, и Мариетта, и Нэнси, о, как это мило, Пьеро, ты приехал из Паранти, не может быть, Жан, Жан, ты здесь? Какое счастье, и Нина, и мсье Сойола. Она поцеловала нас под портиком, через фату, сотрясаясь от слегка сумасшедшего смеха, сквозь который пробивались слезы. Музыканты играли какие-то пьесы, которых я никогда не слышала, наверное, светскую музыку, особенно меня восхищал флейтист, толстяк с пухлыми губами, как будто его осы покусали, извлекавший такие нежные звуки из своей флейты. Скрипач мне тоже понравился, он исходил потом; капли медленно стекали по щекам на инструмент. Я увидела сестру Марию-Эмильену, солнечный луч падал с витража на крылья ее чепца, на ее чисто вымытое, восторженное лицо, на следующий день она сказала мне: такая свадьба, это Господь дает знать, что он доволен. Кюре говорил две минуты: ровно столько, чтобы сообщить Даниелю, что он носит имя героического человека, который во славу своего Бога позволил сгрызть себя львам. Он произнес это с почти лукавой улыбкой, повторив слово «сгрызть» с чревоугодливым местным выговором: «сыгрызть», а Лалли пожелал всегда оставаться достойной своей медали католического приюта, которая как раз висела на отвороте ее белого костюма на золотой булавке с бирюзой (подарок мадам Фадиллон). На этом девочки-певчие, натасканные сестрой Марией-Эмильеной, запищали, а новобрачная присоединилась к ним, ее голос наполнил церковь, Даниель взял ее за руку, я уцепилась за Жана, снаружи раздались крики:

— Да здравствуют молодые!

Мадам Фадиллон, настоящий живчик, несмотря на свою слепоту, распорядилась, чтобы украсили цветами ее соломенную шляпку и набалдашник белой трости; на протяжении всей церемонии из ее мертвых глаз текли ручейки слез, особенно во время соло на флейте, но по выходе из церкви ее пухлый рот расплылся в широкой улыбке. Она пригласила всех — девиц, кумушек, парней, музыкантов, кюре и всех прочих — на пир, который заказала местному трактирщику, но устраивала у себя, под липами и дубами, окружавшими ее большой трехэтажный дом с деревянными балконами и крыльцом, заросшим бигнонией, которая сплевывала на землю свои оранжевые цветы-граммофоны. Скатерти до самой травы, белая посуда, праздничные графины — дюжина столов поджидала гостей, а какое меню: паштеты, фаршированные гусиные шеи, курица в горшочке, жареный цыпленок, тушеный цыпленок, цыпленок с грибами, тушенный в белом вине с томатным соусом, гусиная печенка, а еще заливное из птицы, а на десерт, помимо свадебного торта — карамельный крем, в который макали большие куски сдобной лепешки, пропитанной коньяком. На напитки мадам Фадиллон тоже не поскупилась, я отведала вина разных сортов — «Тюрсана» цвета солнца, фруктового «Шалосса», зеленоватого ликера и еще «Шато-Медок», который наливали прямо из бочки. Бочку поместили под крыльцом, на нее падали цветы бигнонии, а гости со свадьбы выстроились перед ней в очередь, словно курортники у источника, который лечит почки или печень. Они возвращались, держа стакан в вытянутой руке. Можно чокнуться с новобрачными? Новобрачные чокались, цветочный венчик на верхушке Лаллиного шиньона покачивался, она подняла фату. Вложив свою руку в руку Даниеля, она подхватывала вилкой кусочек то из своей тарелки, то из его, всего попробовала и даже дважды положила себе еще гусиных шей и трижды — карамельного крема.