Раннее утро. Его звали Бой - [121]

А потом появился Аркашонский залив.

Я только его и видела, когда мы вышли на террасу следом за метрдотелем. Хотя там было полно народу: кроме семейства Жестреза, еще дядя Жаки и тетя Кати, вернувшиеся из своего паломничества на пепелища. И друзья дяди Боя: Эрве, Жерар, Лионель и Зузу Вардино. Ох уж эта Зузу! С волосами, слипшимися в беспорядке, ртом, похожим на кусок сырой телячьей печенки, с этой ее коричневой кожей, до чего же она все-таки уродлива! Я поздоровалась с ней, глядя в сторону.

— Ты чем-то недовольна, малявка? — поинтересовалась она. — Тебе не нравится, что с тобой обращаются как со взрослой?

Я не ответила. Залив. Какой он красивый в солнечный день! Как манит к себе! Конечно, жаль, что за водой видны земля и дома; лучше, когда вода тянется до самого горизонта, чтобы небо падало в море, но все равно эта вода такая живая, серебро по голубой ткани, и нарядные, праздничные суда: большие траулеры и лодки, парусники — все возвращаются домой, увешанные разноцветными флагами. Я подумала обо всех праздниках из моего учебника истории Франции, о непобедимой Армаде, о гондолах на главном канале Венеции. Сабина де Солль написала мне о нем целых пять страниц. И я решила написать ей пять страниц о 15 августа в Аркашоне.

Метрдотель прогуливался среди гостей, предлагая портвейн и шампанское. В руках у всех появились наполненные рюмки, голоса стали звучать громче. Господин де Жестреза, показывая пальцем в сторону залива, называл, кому принадлежат плывшие по нему корабли. Зузу Вардино пропищала, что она отказалась от сенсационной корриды, чтобы повидать своих друзей. Дядя Жаки начал, захлебываясь, рассказывать о пожарах, о пепелищах, и это ему очень шло. Гранэ расхваливала буквально все: общий вид, террасу, открывающийся с террасы вид на море, гортензии, портвейн, садовую мебель. Еще немного, и она принялась бы хвалить метрдотеля, я уверена, что она жалеет о том, что ей пришлось рассчитать нашего лакея, хотя она никогда об этом и не говорит. Но тут она ни о чем не сожалела, ей предложили самое удобное кресло под зонтиком с белыми и голубыми секторами; Долли сновала вокруг нее, как летучая мышь, подкладывала подушечки под спину, спрашивала, не жарко ли ей, и Гранэ отвечала: все прекрасно, милочка. Дядя Бой был с Жераром и Эрве, пил шампанское, они что-то ему рассказывали, но он не слушал, — я-то знаю, какое у него выражение лица, когда он слушает, — он разглядывал лодки. Жизель и Надя вовсю старались показать, что они воспитанные девочки, и отвечали на идиотские вопросы господина де Жестреза. Вы довольны, что сейчас каникулы? Вы когда-нибудь уже катались на корабле? Вас не укачивает? Вы любите мою Долли? Вам не терпится стать такими же большими, как она? Да, мсье, да, мсье, отвечали эти две дурочки, а госпожа де Жестреза твердила, какие они очаровашки и как хорошо воспитаны. Она предложила нам апельсиновый напиток. Конечно, очаровашки согласились. А я помотала головой: нет, спасибо, я не хочу пить, и села в сторонке на парапет, огибающий террасу.

Прощайте, голоса, прощайте, идиотские вопросы, нудные рассказы, я осталась наедине с пейзажем. Я смотрела на каменный спуск, на высеченную в камнях лестницу с зелеными и как будто бархатными последними ступеньками, на пляж, где среди водорослей валялась маленькая плоскодонка. Вот сейчас моряк столкнет ее в воду, и в нее войдут Гранэ, госпожа де Жестреза и тетя Кати. Но без дяди Боя. Он подвернет низ брючин и подойдет к белой лодке с голубыми подушками, которая так красиво смотрится со своим трехцветным флагом и тремя вымпелами и которая вообще-то называется «Долли», но я ее уже переименовала. Ты называешься не «Долли», а «Белый Корабль»! Когда мы поднимемся на него, я лягу на живот на самом носу, чтобы видеть пену, которую поднимает форштевень. Брызги будут долетать до меня, попадать на руки, щеки; какая свежесть, а дядя Бой подойдет, ляжет рядом и скажет: ты похожа на сирену, а я отвечу: вы находите? Какое счастье! Я буду воображать себя матросом, юнгой, пиратом, корсаром, буду думать о бесстрашной матери Филиппине Дюшен, которая сто двадцать лет тому назад плавала по океанам, а потом по Миссисипи на борту корабля «Ребекка» (красивое название!). Потом она основала в Новом Орлеане монастырь. Я буду думать о Сабине де Солль, ее семья — из Нового Орлеана. Начну письмо так: Дорогая Сабина, я тоже путешествую…

Обед. Это всегда отвратительное зрелище: цепочка разинутых ртов, в которые входит еда и из которых вылетают слова, причем часто одновременно. Иногда, когда я думаю о том, как выглядит ад, он представляется мне вот таким большим семейным обедом с гостями. Что ни слово, рты изрыгают огонь, а в серебряных блюдах — жабы, гадюки, жгучая крапива. Вслед за госпожой де Жестреза мы прошли к столу. Столовая виллы «Гортензии» просторна и выходит огромными окнами на залив. Но нас троих посадили в тесноте на самом конце стола, спиной к заливу, и Надя то и дело толкала меня локтем, а Жизель — коленкой. Единственное утешение: дядя Бой сидел напротив меня. Между нами были только скатерть и рюмки (забыла, правда, сказать, что посередине стола стояло что-то вроде вазы для фруктов, а в ней — какой-то отвратительный чертополох). Дядя Жаки изловчился взять слово сразу же, как только все сели, и, пока подавались закуски, не переставая говорил. Он рассказывал, что сосны стоят, как обуглившиеся спички, а подлесок все еще продолжает дымиться. Несмотря на свой синусит, он как-то умудрялся ощущать запах гари. В деревнях, расположенных поблизости от пожарища, горе просто согнуло людей; тетя Кати с ними разговаривала, а дядя Жаки их фотографировал, и на фотографиях можно будет увидеть и их скорбь, и царящее там разорение. Он повторил это слово много раз. Разорение, разорение, разорение. Причем, по его словам, еще не миновала опасность, что пожары могут распространиться и дальше. Огонь не погас полностью и, вполне возможно, вспыхнет с новой силой хоть сегодня вечером, хоть завтра, хоть послезавтра на других участках: в Лабуэйре, в Сольферино, в Сабре и ниже — в Мурлосе, в Онесе и у нас в Собиньяке. Да-да, в Собиньяке тоже все может сгореть. Сообщая об этом, он смотрел на дядю Боя. Дядя Бой будет разорен. Ра-зо-рен.