Раннее, раннее утро - [31]

— Н-не знаю! — пролепетала она. — Ничего!..

— Как — ничего!.. Ты напудрилась!

Это было верно, она действительно напудрилась. Но пудра была тонкая, под цвет загара.

— Я тебя спрашиваю! — повысил голос отец.

Никогда он не говорил с ней таким тоном.

— Я… у меня плохая кожа! — робко пробормотала она.

— При чем тут кожа?.. Подумаешь — дама!.. Ты еще девчонка!..

«Как бы не так!» — со злостью подумала она, уставившись в пол, чтобы не выдать взглядом свои мысли.

— Откуда у тебя пудра?.. Взяла у Ольги? Брать пудру у Ольги — этого еще не хватало!

— Купила! — с обидой в голосе сказала она.

— Так вот на что ты тратишь деньги, барышня! — язвительно заметил отец. — Сейчас же ступай умойся…

Но Сашка даже не шелохнулась, и он прикрикнул:

— Ты слышала?

Она встала и покорно дошла на кухню. Домработница мыла в мойке посуду; чешский фарфор мелодично позванивал в ее ловких руках. Не оборачиваясь, она догадалась, кто вошел. Только с дочерью домработница разговаривала в этом доме как с равной.

— Отпустят его, еще бы не отпустили! — затараторила она. — Такие головорезы разгуливают по улицам, а ребенка схватили!.. Как им только не стыдно!..

Но Сашка молча стояла позади. Старуха обернулась.

— Чего тебе?

— Хочу умыться…

— А в ванной разве нет крана? — сердито сказала работница.

Был, но только с холодной водой, другой кран был испорчен. Сашка опять промолчала, только высунула ей украдкой язык и шмыгнула в ванную. Тщательно умывшись, она вытерлась белоснежным мохнатым полотенцем и посмотрела в зеркало. Кожа, действительно, тусклая и пористая, но сейчас это ее не огорчало. До чего глуп и смешон отец!.. Неужели он только сегодня заметил, хотя она пудрится уже целый год? Какой глупый, какой смешной отец!

4

Узкая и крутая лестница, ведущая на второй этаж отделения милиции, упиралась прямо во входную дверь. Он никогда еще не видел в городе такого ветхого дома с такой прогнившей деревянной лестницей. Ступеньки прогибались под ногами и глухо стонали, как живые. Зато дверь была украшена изящным старинным витражом и литой бронзовой ручкой в виде львиной головы. С правой стороны виднелся почернелый от давности звонок, которым, очевидно, никто не пользовался. Мгновение поколебавшись, он перешагнул порог.

К запаху плесени, охватившему его еще на лестнице, здесь примешивалась острая аммиачная вонь от уборной. Протянувшийся перед глазами коридор, длинный и пустой, был тоже устлан прогнившими досками. С левой стороны шли окна, выходившие во двор, а с правой — двери в помещения, все украшенные загадочными чужеземными витражами, похожими на те, которые он видел когда-то в Шенбрунне. Какой чудак строил это здание и что за блажь пришла ему в голову украшать дешевые дощатые двери этим дорогим стеклом? Но размышлять об этом было некогда. Он медленно шел по коридору, читая таблички на дверях. На третьей двери он прочел — Донев. Значит, здесь?.. А вдруг мальчик сейчас там, за дверью? Собравшись с духом, отец постучал и вошел.

Чье-то худощавое, озабоченное лицо повернулось к нему.

— Товарищ Тенев?

— Да, это я…

— Подождите немного за дверью…

Отец снова оказался в коридоре. На этой двери одно из старых стекол было выбито и заменено простым оконным. Он невольно глянул в него и увидел часть комнаты. Какой-то неопрятный человек сидел на простом желтом стуле и беззвучно шевелил губами. Он, видимо, не брился больше недели, засаленные, свалявшиеся волосы торчали над головой, как рог. Весь его вид, покорный и заискивающий, говорил о том, что он перестал сопротивляться и позволит выжать из себя все, что угодно.

Отец поспешно отвел глаза и отошел к окну. Внизу, у колонки во дворе, двое милиционеров в деревянных сандалиях с хохотом плескались водой, будто стояло жаркое лето. «Неужели есть люди, для которых сцена за дверью — будни?» — с волнением подумал он. На миг собственное несчастье поблекло в его глазах. Весь облик свой он вдруг ощутил как молчаливый укор. Гладко выбритые, дородные щеки, серое пальто, которое не могло вполне замаскировать противную полноту, распиравшую с некоторых пор костюмы. А может быть, то было лишь начало чего-то худшего? Что бы ни натворил небритый человек за дверью, в эту минуту отец чувствовал себя виноватым перед ним, и ему было совестно. Милиционеры под окном перестали ребячиться и, стуча сандалиями, пошли к спальному помещению.

Наружная дверь распахнулась, и в коридор ввалился какой-то пьяный в сопровождении милиционера. Они прошли мимо и скрылись за последней дверью. Послышался звон ключей, щелканье замков и засовов, и снова наступила тишина. Сомнений не было — именно там находилась камера.

Прошло минут десять. Молодой человек в спортивной куртке вывел арестованного, мельком взглянул на отца и сказал:

— Можете войти.

Голос прозвучал недружелюбно, словно человек обращался к одному из своих «клиентов». Отец нахмурился и толкнул приоткрытую дверь. В комнате был лишь один свободный стул — тот, на котором только что сидел небритый человек. Возле стула у стены были небрежно свалены в кучу рубашки в целлофановых пакетах, ботинки, отрез на дамское пальто, транзистор. Отец остановился в нерешительности.