Рамунчо - [48]

У подножия колокольни тусклым серым пятном вырисовывается церковь, обветшалая и заброшенная, тоже никому не нужная и пустая, населенная лишь жалкими деревянными или каменными изваяниями святых и утратившими и смысл, и утешающую силу мифами. И окружающие ее с незапамятных времен деревушки говорят о том, что она бессильна защитить их от смерти, что она ничтожна и лжива…

И то, что робко шептал старый город внизу, властно повторяли плывущие в небесах облака, облака и горы. Они безмолвно подтверждали мрачные истины: опустевшие, как и церкви, небеса, пристанище случайных фантасмагорий, и непрерывный поток времен, влекущий и поглощающий одну за другой, словно ничтожные песчинки, мириады человеческих жизней…

В уже начинающей светлеть дали раздался звон похоронного колокола. Редкими медлительными ударами старый колокол возвещал о конце еще одной жизни; по ту сторону границы кто-то хрипел в предсмертной агонии, в свете бледного утра, пробивающегося сквозь тяжелую толщу облаков, душа какого-то испанца покидала тело, и не было никаких сомнений, что душа эта просто уйдет вместе с телом во всепожирающую землю…

Раймон смотрел и слушал. Стоя у окна этого баскского домика, в котором до него жили поколения простых и доверчивых людей, он, отодвинув выкрашенные зеленой краской ставни и облокотившись на широкий, истертый бессчетными прикосновениями подоконник, смотрел на печальный в этот час кусочек земли, который был его родиной и который он собирался покинуть навсегда. Язык вещей и природы впервые стал внятен его не тронутому образованием уму, и он напряженно и. испуганно вслушивался в него. Яд неверия начал свою разрушительную работу в его душе и без того полной тревожных сомнений. Он внезапно и, кажется, навеки проникся сознанием тщетности всех религий и пустоты небес, к которым люди возносят свои молитвы.

Но тогда… если ничего этого нет, как нелепо трепетать перед образом Пресвятой Девы, химерической покровительницы монастырей и заточенных в них девушек…

Жалкий похоронный колокол, который, выбиваясь из сил, наивно призывал к бесполезным молитвам, наконец умолк, и в наступившей тишине, под низко нависшим небом, стало слышно далекое дыхание бескрайних морских вод. А в полусвете занимающегося дня вещи продолжали свой немой диалог: все пусто, пусты так долго почитавшиеся старинные церкви, пусто небо, где собираются тучи и туманы; но есть неумолимый бег времени и вечное, изнурительное повторение бессчетных человеческих жизней, неизменно и стремительно идущих к старости, смерти, небытию, праху…

Вот что говорили в бледном сумраке рассвета эти мрачные и такие усталые вещи. Раймон их услышал и понял, и внезапная жалость к самому себе охватила его: как мог он так долго колебаться, когда все препятствия существовали лишь в его воображении. С горьким отчаянием в душе он дал себе клятву, что отныне решение его принято окончательно, что он сделает это во что бы то ни стало, что ничто больше его не остановит.

13

Прошло еще две недели лихорадочных приготовлений; но постоянно возникающие новые идеи и тревожные сомнения не позволяли выработать окончательный план действий.

Тем временем пришел ответ дядюшки Игнацио. Если бы его племянник, – писал он, – раньше предупредил его о своих намерениях, он был бы рад принять его у себя; но, видя его колебания, он решился, несмотря на возраст, жениться, и два месяца назад у него родился ребенок. Стало быть, рассчитывать на помощь было нечего; у изгнанника там не будет даже и крыши над головой.

Дом был продан, финансовые вопросы улажены с нотариусом. Все скромное имущество Рамунчо превращено в горсть золотых монет.

И вот наступил последний решающий день. А деревья тем временем вновь покрылись густой листвой, высокие травы снова зазеленели на лугах; пришел май.

В маленькой повозке, запряженной той самой резвой лошадкой, Рамунчо и Аррошкоа едут по тенистым горным дорогам к деревне Амескета. Лошадь бежит быстро, и вот уже повозка катится под сенью огромного леса. Их окружает безмятежный покой все более дикой природы, и чем дальше они едут, тем более убогими становятся встречающиеся им на пути деревушки, тем более пустынным край басков.

Тенистые дороги, словно где-нибудь в Бретани, окаймлены розовыми наперстянками, смолёвками и папоротниками. Впрочем, многое роднит Бретань и страну басков: выступающие повсюду гранитные породы, бесконечные дожди, неизменность форм бытия и преданность одному и тому же религиозному идеалу.

Над головами едущих навстречу приключению молодых людей собираются большие плотные тучи, небо, как обычно в этих краях, становится темным и низким. Поднимающаяся все выше в тени горных ущелий дорога кажется восхитительно зеленой в обрамлении стоящих стеной папоротников.

Чем дальше в глубь этого края лесов и тишины, тем ощутимее становится его вековая неподвижность, неизменность бытия людей и вещей. Под темным покровом неба, где теряются высокие вершины Пиренеев, появляются и исчезают одинокие жилища, старинные фермы, все более редкие деревушки, неизменно окруженные вековыми дубами и каштанами, чьи узловатые корни, словно обросшие мохом змеи, выползают на тропинки. Впрочем, они все на одно лицо, эти деревушки, отделенные друг от друга лесами и непроходимыми чащами, населенные одним и тем же древним народом, отвергающим все, что несет тревоги и перемены: серая церковь с крохотной колокольней и площадь с раскрашенной стеной для традиционной игры в лапту, где мужчины из поколения в поколение упражняют свои крепкие мышцы. Повсюду безмятежный, здоровый покой сельской жизни, традиции которой в стране басков более незыблемы, чем где бы то ни было.