Раки-отшельники - [77]

Она поспешила ответить:

— Не сегодня. Сейчас я готовлю обед, а ты перестаешь писать в раковину. И закончим с этим.

— Значит, ты отказываешься? Но тогда… тогда все это ни к чему. Все бессмысленно. Тогда я отправляю всех свиней на бойню, разношу все к чертям, и все. Пошел звонить на бойню.

Он стал подниматься, ухватившись за ходунки.

— Хватит ерунду болтать! Садись! — сказала она.

Она принялась чистить картошку, повернувшись к нему спиной, но краем глаза видела дедушку в гостиной, он сидел лицом к проему, новые очки блестели.

— Все должно быть для чего-то. И если ты не хочешь вступать в наследство, то…

— Я же не могу принимать решение немедленно, — сказала она.

— Тебе тридцать семь. Даже пятилетки здесь в деревне понимают, что хутор перейдет к ним.

— Боже мой. А раньше? Когда твоя мать была жива и ты здесь работал? Я была в Осло и понятия об этом не имела. Тогда для чего это было? Для кого? Не говори, что для меня.

— Тогда была жива мать. Она была здесь. И смысл был.

— Она была твоей матерью! К тому же старой!

— Я так не думал.

Она порезалась овощечисткой, но не обратила на это внимания, вода смыла кровь, и она продолжала чистить картошку.

— А если бы не случилось этого с твоей ногой… Ты бы ни за что на свете не стал от меня требовать решения…

— Я думал, ты хочешь. С самого Рождества, когда мать умерла.

— Я не знаю, говорю же! Не сейчас, по крайней мере. Может, потом.

— Я должен знать, что ты хочешь, что это кому-то нужно. Иначе все бессмысленно. Здесь дела не идут. Тебе надо об этом задуматься. Ты наследница.

— Наследница. Ха! И что мне с этим делать, а? Продать квартиру в Осло и инвестировать в хутор? Прямо сейчас?

— Да.

— Ты совсем рехнулся? — спросила она, обернувшись к нему. — Ты ходишь здесь, вечно недовольный, писаешь в раковину на кухне, а я должна… Даже не думай!

— Не думать?

— Да, не думай.

— Ладно. Не буду думать.

Она заклеила ранку на пальце пластырем, поставила вариться картошку и приготовила белый соус, добавила рыбных котлет, креветок, специй, все молчали, больше всего ей хотелось запереться в своей комнате и поплакать. Она наследница, вдруг стала наследницей. Не через десять лет, когда отец выйдет на пенсию, а прямо сейчас. На хуторе, который вот-вот развалится из-за запущенного хозяйства и плохого содержания.

Они ели молча. Отец съел мало и ничего не сказал про еду. Дедушка ел с аппетитом. Было очень неприятно сидеть так близко к ним и не разговаривать, не знать, куда девать глаза. Она остановила взгляд на ноже и вилке и на дворе за занавеской, где птицы переживали дни своего величия. Похоже, они единственные здесь на хуторе, кроме свиней, радовались новому дню и думали, что мир стоит, как прежде.

Отец сунул последнюю картофелину в рот, сложил вилку с ножом на тарелке и поднялся на ходунках. Она надеялась, он собрался не в туалет в прихожей, не то ее вырвет. Но он пошел в гостиную и захлопнул за собой дверь. Она переглянулась с дедушкой.

— Да-да, — сказал он.

Помыв посуду, она поднялась к себе. Дедушка уже отдыхал в своей комнате. Она тихо включила радио, открыла окно и закурила, сидела, спрятав подбородок в ладонях, и любовалась видом. Скоро зазеленеют деревья, вот-вот уже апрель, земля сопреет и набухнет, и в прибрежных камнях проснется жизнь. Ну почему так резко, может, она могла бы… перестроить свинарник или начать какое-нибудь новое дело потихоньку. Ей нужно время, чтобы получить сельскохозяйственное образование или организовать здесь собачий бизнес. Школу для собак. Или собачий пансионат в свинарнике, он отлично для этого сгодится. И большие выгулы рядом с амбаром, которые надо сперва покрыть булыжником и травой. До центра Трондхейма всего двадцать минут на машине, еще меньше, чем от Осло до клиники. И она совершенно свободна.

Вполне возможно.

Но отец для начала должен поправиться. Снова прийти в себя. Если это вообще возможно. Пока он в таком состоянии, все без толку.

Перед тем как отправиться в свинарник, она зашла на кухню сварить им кофе. Дверь в гостиную все еще была закрыта, дедушка сидел на кухне и выглядел потерянным.

— По радио наверняка тоже есть что послушать, — сказала она. — А сейчас будет кофе.

— Там заперто, — сказал он.

— Он заперся? — Она подошла к двери и повернула ручку. — Открой! Тут хотят посмотреть новости! И кофе сейчас сварится.

Спустя долгое время он открыл и заковылял обратно к раскладушке, лег на нее. Дедушка поспешил забраться в кресло и схватить пульт от телевизора.

— Тебе кофе сюда принести? — спросила она отца.

Он не отвечал. Лег, повернувшись лицом к стене. Она поставила на поднос две чашки кофе, плошку с сахаром и положила плитку молочного шоколада, поломанного на кусочки, отнесла все в гостиную и поставила на журнальный столик.

— Ну, я пошла в свинарник, — сказала она.

Свою чашку кофе она вынесла на двор, прихватив еще одну целую плитку шоколада. Когда вошел Кай Рогер, она сидела на табуретке в мойке.

— Ага. Начались перемещения войск?

— Он хочет, чтобы я вступила в наследство. Прямо сейчас.

— И я тебе про то же говорил. Ты следующая.

— Но почему прямо сейчас?

— Спесь с него, видимо, сошла. Он до смерти боится остаться здесь один. Ну, и устал. Или бумажная работа стала невыносима, — сказал Кай Рогер.