Ракетный гром - [24]

Сколько таких городков-крепостей по стране! Гросулов знает, он не раз бывал в таких крепостях, инспектируя боевую готовность ракетчиков. Колоссальная сила! Это не то, что там, на парадах, появляется, удивляя зрителей своими размерами и формами. Нет, нет... Там все картинно, громоздко, много музыки и веселья. Гросулов не очень любил военные парады, ибо был убежден, что подавляющая часть публики в полной мере не представляет, какую силу и мощь таит в себе ракета-гигант или новейший танк, и страшно возмущался, когда слышал пустые удивления: «Вот это штука!» или «Вот это дура, как трахнет!»

Тот, кто только что округлял глаза в восхищении, сразу же после парада остывал, а для него, как, впрочем, и для многих таких, как он, «штука» или «дура» — была сама жизнь, душа, боль, тревоги, постоянные, каждодневные...

Крепостей столько, что, отдай им приказ на одновременный залп — и неизвестно, что останется на земле. Кажется, хватит, можно «отпустить подпруги», укрыть попоной коня — пусть отдыхает, самому зайти в ресторан и распивать чаи. Ан, нет! В ушах непрерывный звон тревоги: «Война во Вьетнаме», «Бундесвер тянется к ракетной кнопке».

Чуть вдохнешь — пахнет порохом...

Чаи к черту, лошадку, коль она устала, менять немедленно, в пути, не останавливаясь, не переводя дыхания...

Машина замедлила ход.

— Товарищ генерал, посмотрите! — сказал шофер на клумбу цветов.

Гросулов приказал остановиться. Прежде чем выйти из машины, посмотрел вокруг: никого не было. Он открыл дверцу, подошел к клумбе. Живые цветы четко изображали Государственный герб страны. Колосья были из рыжеватых цветов, названия которых Гросулов не знал, серп и молот — из синеватых, отливающих поволокой марочной стали. Это он точно определил, а какие цветы, он тоже не знал и посетовал на то, что не знает этого, что недосуг узнать у Любаши, которая возится с ними постоянно: где бы они ни жили, в доме и под окнами благоухает, цветет то мягко, то буйно.

Раньше он на цветы смотрел как на что-то ненужное и Ли необязательное... Но сейчас этот герб — тяжелые колосья, обмотанные красной лентой, серп и молот, звезда и, наконец, буквы «СССР» — вдруг вызвал в нем чувство гордости. ..

— А что, молодцы ракетчики! — сказал он шоферу, подойдя к машине и поглядывая на клумбу. — Это символ нашего государства — Союза Советских Социалистических Республик! — добавил он так, словно водитель впервые видел изображение герба.

Шофер пожал плечами: дескать, знаю, товарищ генерал. Гросулов нахмурился и, потрогав на щеке шрам, недовольно бросил:

— Понимать надо, а не только глазами видеть. Слишком много «тузиков» развелось. A-а, что там, будто я слепой — вижу. Вредный народ эти «тузики». Одного встретил даже среди агитаторов. Говорю: «Завтра День Советской Конституции, а он в ответ: «Ну и что ж, все знают, столько лет выходным отмечаем». Не вытерпел, на ковер я его: «Выходным, и только?» Но он не стал рассказывать, что было потом, притих, будто испугавшись собственных слов.

Нахохленный и молчаливый подъехал Гросулов к шлагбауму.

XVI

Узлов первым сдал технический минимум по комплексу РПУ-2. Теперь, став как бы инструктором, он отдавал свои знания не только подчиненным, но и специалистам других взводов. По-прежнему из ракетного парка не выходил и Шахов. «Дима, ты человек. А человек при желании и светлых мозгах способен взять любую высоту», — по-дружески подбадривал инженер Узлова. Узлов уставал, иногда одолевали сомнения: сможет ли он выполнить свои обязательства?

Но — удивительное дело! — едва выстраивал взвод для практических занятий, сомнения тотчас пропадали. Может, оттого, что в парке тут же появлялся Игорь Шахов, как всегда, поправляя очки, словно эти в черной оправе очки были живыми, непокорными и требовалось постоянно управлять ими. Может, оттого, что весь взвод — от водителя-механика Павла Волошина до оператора-вычислителя Кости Цыганка — смотрел на него спокойно, ободряюще.

И то и другое успокаивало, и он, делая вид, что не понимает настроения подчиненных, покрикивал:

— Ефрейтор Цыганок, куда смотрите, куда? — Костя же смотрел только на прибор и был готов в любую секунду выкрикнуть необходимые расчеты. — Секунда в нашем деле сражение выигрывает!

— Волошин! Ай-яй-яй... уснул.

Волошин добродушно отвечал:

— Извините, товарищ лейтенант, разве уснешь нонче...

Цыганок всегда находился:

— У Пашки мокро под мышками, ему надо обсушиться.

Узлов, по-мальчишески оттопырив губы, прищурив один глаз, почесывал затылок, и все понимали: лейтенант не сердится, а так... для острастки шумит. И сам он понимал, что просто так, но все же от своей «методы» не отступал: строгость — прежде всего...

Шахов с утра находился во взводе Узлова. Проверяя знание техники, он довел Узлова до каления. «Ты что же, сухарь, так придираешься? — возмущался Узлов, наблюдая, как инженер сыплет вопросы солдатам и сержантам. — А еще говоришь — человек! А сам этого человека носом тычешь, как котенка. Что ты хочешь от Волошина? Он на Марс ракету не забросит. Этот парень пятнадцати лет школу кинул и только в прошлом году поверил, что бога нет и что отец Гавриил, который проживает в Закарпатье, шарлатан, изувер, обманывал его, Волошина». А сейчас он без запинки отвечал на вопросы Шахова. Краснощекий, со спокойным взглядом сероватых глаз. Волошин вел себя так, словно перед ним стоял не проверяющий, а Костя Цыганок, рассказывающий очередную байку, к которым Павел давно привык, хотя каждая цыганковская байка тант в себе какой-нибудь подвох.