Раиса Немчинская - [44]

Ты, должно быть, помнишь, я рассказывала тебе об Анне Манион, которая привыкла слышать „Цирк Драпкина“, „Цирк Ефимова“, „Цирк Сура“, поэтому, прочитав плакат, все спрашивала братьев, где же этот Массам?..

Меня, конечно, эта надпись „Цирк — Космос“ удивила, так как, к сожалению, из цирка вытравляется все то, что ассоциируется с дерзкой попыткой достичь невозможного… Может быть, я и не права, может быть, мне пришло это в голову потому, что именно в Донецке меня заставили цеплять эту противную лонжу и пришлось упрощать работу на трапеции. Потому и настроение гадкое.

Шла сегодня в цирк в красном пальто и красной шапочке, и, конечно, как всегда, окликнули жаждущие приключений юноши: „Девушка, подарите кепочку!“ Я вся сжалась от этой бесконечной „девушки“. Но тут же подумала, а что было бы со мной, если бы сказали „старушка“. Пришла в цирк, а мне рассказывает мой ассистент, что инженер по технике безопасности и инспектор манежа опять затеяли разговор о лонже. Я ведь влазку и вис на подколенке делаю, естественно, без лонжи, а в техпаспорте — кругом-бегом лонжа. Основная мотивировка лонжи та, что мне 62 года. Нет, они даже говорили — 63! Хватит, мол, давно пора бросать, чего болтается в воздухе!..

Вот так. Зрители совсем другого мнения. Но ведь никто из них не встанет на мою защиту. А сегодня 23 года, как я без мужа, и все борюсь за право работать, все одна и одна. К чему-то стремилась, чего-то достигла, все о высоких материях рассуждала, о примере для других, о великом служении искусству, о мастерстве, об отточенности каждого движения, а когда чего-то достигла, то оказалось все — миф. Никому ничего этого не нужно. Я уже совсем лишняя.

Пишу об этом потому, что, прожив, как принято говорить, большую жизнь в искусстве, я не чувствую полноты радости от достигнутого, от завоеванного места в жизни и в цирке. Конечно, бывали моменты, когда я бывала довольна собой. Довольна тем, что удалось овладеть каким-нибудь трюком, временами мне даже нравилась вся композиция номера. Но все эти ощущения быстро проходили. Пусть я всегда была в красной строке, но что-то все время мне мешало, а разве сегодня не то же самое?

Хотя я упорно оттачиваю каждое движение, все равно я не испытываю полноты творческой радости от работы. Чего-то мне не хватает и угнетает чувство неудовлетворенности. В песне у Покрасса поется:

— И вся-то наша жизнь есть борьба!

Еще эта песня не была написана, а я с чем-то и с кем-то боролась. И так всю жизнь — все борюсь и борюсь, а когда же победа?..»

Что ни говори, а победой был каждый день, отвоеванный у судьбы, у Главка, у самой себя. Победой и праздником было для нее каждое выступление. Праздником, к которому никогда нельзя привыкнуть.

Вот и шла она августовским утром 1975 года по прохладным еще пустынным улицам Днепропетровска, в нарядных белых брючках и розовой кофточке с разлетающимися от движения плиссированными рукавами. В предчувствии воскресного дня город не спешил просыпаться. Шуршали только метлы дворников и стонали по скверам знаменитые днепропетровские горлицы. Вышла Раиса Максимилиановна так рано потому, что нужно ей было успеть запастись едой на целый день. Столовой при цирке не было, а когда работаешь в трех представлениях, да три раза заправляешь аппарат, хочешь не хочешь, а нужно подкреплять силы. В цирк она пришла рано, еще униформистов не было, только на конюшне вздыхали протяжно корниловские слоны.

Когда-то, в первые годы войны, неуемный Шахет, начавший готовить «Слонов и танцовщиц», уговаривал ее не мучиться одной с воздушным номером, пойти в группу к А. Н. Корнилову. С ее молодой энергией, своеобразной красотой, там она, мол, будет солисткой. Немчинская отказалась, самонадеянно заявив, что она очень индивидуальна и для ансамбля не создана. Теперь с аттракционом выступал уже не Александр Николаевич, а сын его Анатолий. Время идет, «Слоны и танцовщицы» выпущены были тридцать два года назад. За столько лет и танцовщицы менялись невесть сколько раз, и новые слоны в работу вошли. Одна только Немчинская по-прежнему вынуждена была оставаться молодой, красивой и неповторимой.

Прибежала цирковой врач, измерила артистке давление, по обыкновению, изумилась: «Как у юной пионерки». С недавнего времени всем воздушным гимнастам и акробатам, во избежание несчастных случаев, перед каждым выступлением проверяли давление. С третьим звонком, захватив накидку для вылета, Немчинская отправилась к форгангу, разминаться перед номером.

Окутанная плащом, словно облаком, взлетела она под самый купол цирка. Потом плащ медленно опустился на манеж, а там, в высоте, вырванная из темноты ярким перекрестьем прожекторов, осталась хрупкая стройная фигурка гимнастки, затянутая в белоснежное трико.

Повинуясь музыке, гимнастка то взлетала к трапеции, а то срывалась с нее, в самый последний момент повиснув на носках, на подколенке, на руке. Она замирала в балансе, чтобы тут же как бы раствориться в стремительном вращении. Возникала вновь, удивляя и радуя легкостью и неожиданностью каждого движения, как бы снова и снова опровергая мысль о существовании какого-то закона всемирного тяготения. И, наконец, предчувствуя восхищение зрителей, сама радуясь собственной грации и свободе, гимнастка, увлекаемая музыкой, бросила тело в завершающий комбинацию эффектный комплимент навстречу аплодисментам.