Раху - [14]

Гробовое молчание царило на площади. Нункомар остановился перед судьями, поклонился им скорее милостиво, чем почтительно, и спокойно выслушал чтение приговора. В это время раздвинулся занавес над виселицей и вместе с двумя помощниками появился палач в белой бумажной одежде с красным поясом и красной повязкой вроде чалмы на голове. Им оказался крепкий, загорелый мужчина, служивший прежде матросом на английском корабле. Он встал сзади осужденного и, когда судьи передали ему магараджу, он тяжело опустил руку ему на плечо.

Нункомар оглянулся и побледнел, увидев за собой грозную фигуру, но и тут самообладание не изменило ему. Он обнял жреца, тот взял хрустальный сосуд со священной водой Ганга, окропил голову Нункомара и произнес только ему слышную молитву.

— Что я должен делать? — обратился Нункомар по-английски к палачу.

Тот повел его к лестнице, и Нункомар твердой поступью вошел на нее. Палач следовал за ним, помощники остались внизу. Палач хотел снять уттарию с осужденного, но тот отстранил его, сам сбросил ее, снял дорогое ожерелье и спокойно, приветливо отдал его палачу, прося принять в благодарность за избавление его от мучений жизни. Ему накинули петлю, и жрец вскричал громким голосом на индусском языке:

— Помни, брат мой, что отдыхать лучше, чем идти; спать лучше, чем бодрствовать; смерть в тысячу раз лучше жизни, так как она ведет туда, где больше нет страданий и где ты будешь наслаждаться блаженством вечного покоя!

Он еще не кончил, как палач, отступив на лестницу, вытолкнул доску из-под ног Нункомара. Тело осужденного моментально опустилось, он судорожно взмахнул руками, веревка закрутилась, еще несколько подергиваний — и тело недвижно повисло в воздухе.

Толпа сначала пребывала от происходящего в глубоком оцепенении. Когда не последовало ни небесного, ни земного вмешательства, и великий магараджа, глава браминов, первый человек для индусов, действительно повис в петле, испустив дух, громкий крик огласил площадь. Тысячи людей колотили себя в грудь, рвали на себе волосы, потом обратились в бегство.

Площадь опустела в несколько минут. В неимоверной давке многие стремились к Хугли, чтоб очиститься в водах притока Ганга от греха лицезрения недостойной унизительной смерти брамина. Многие, зайдя слишком далеко в воду, сделались жертвами крокодилов, и ужас смерти преследовал их даже в волнах широкой реки.

Тело Нункомара было отдано жрецу Дамасу и слугам для погребения. Капитан увел войска и явился, к губернатору с докладом.

Он застал Гастингса у письменного стола за чтением.

— Казнь совершена! — доложил капитан взволнованным голосом, в котором слышалась мрачная, зловещая радость.

Гастингс поднял глаза и на его лице не выразилось ни малейшего волнения.

— Благодарю ваше превосходительство за оказанную мне милость, — сказал капитан. — Она утолила жажду моей души, как свежая вода! Наши счеты сведены, хотя все-таки в пользу магараджи, так как что значит смерть в сравнении с той страшной участью, которой он меня предоставил? Тем не менее я благодарю вас, моя жизнь принадлежит вам и какой бы ни оказался у вас враг — прикажите, я повергну его к вашим ногам, как этого Нункомара!

Он преклонил колено и поцеловал край одежды губернатора — высшее доказательство преданности для индуса. Гастингс с удивлением посмотрел на него, почти испугавшись такого слуги.

— Он не был моим врагом, — заметил Гастингс.

— Не был вашим врагом? — спросил удивленно капитан. — А вы уничтожили его… и он хотел сломить вашу власть…

— Он был индус и несомненно имел право бороться с иностранцем, подчинившим его отечество иноземному владычеству, разве я могу за это ненавидеть его? Но он дерзко встал на моем пути, не соразмерив своей силы, поэтому ему надлежало погибнуть, так как я иду к цели не глядя, кто бы ни оказался на моей дороге.

Теперь капитан испуганно посмотрел на спокойное лицо этого человека, который без ненависти, без мести неумолимо уничтожил противника. Дикий Раху, не боявшийся ни людей, ни тигров, ни змей, посвятивший свою жизнь мщению, дрожал перед Гастингсом, который, как грозный рок, уничтожал своих врагов без злобы и ненависти. Не сказав больше ни слова, он поднялся и вышел, чтобы по приказанию губернатора отвести войска обратно в крепость.

Гастингс снова принялся за чтение. Он читал описание Гебридских островов, присланное ему его ученым другом доктором Джонсоном. Потом он взялся за перо и написал автору длинное письмо; это письмо сохранилось поныне и помечено днем смерти Нункомара. Он занимался около часа, когда вошел мистер Барвель, взволнованный и возбужденный. Гастингс, мысленно находившийся вдали от окружавшей его обстановки, посмотрел на него с удивлением, точно пробуждаясь от сна.

— Я пришел с неприятным поручением, — сказал Барвель, — которое взял на себя, для того чтобы его не передали другому и чтобы вы имели возможность зрело обдумать решение. Филипп Францис…

— Ну, что с ним? — спросил Гастингс.

— Он поручил мне вызвать вас на дуэль за личное оскорбление, нанесенное ему вашим превосходительством на последнем заседании.

— А! — протянул Гастингс с одобрением. — Он проявляет мужество открытой борьбы, когда окольные пути не привели к цели.