Радуга тяготения - [300]
Стало быть, следующий после Любви урок Байрона — Молчание.
Длительность его горения подбирается к 600 часам, и наблюдатели из Швейцарии начинают присматриваться к Байрону пристальнее. Наблюдательный Центр «Феба» располагается под малоизвестной Альпой — промозглая комната, под завязку набитая германскими электрожелезками, стеклом, латунью, эбонитом и серебром, массивные блоки терминалов косматы от латунных зажимов и винтов, а штат сверхстерильных наблюдателей в белых халатах бродит от счетчика к счетчику, легкие, как снежные смерчики, удостоверяются, что все идет как надо, что ни у единой лампочки средняя эксплуатационная долговечность не продлится больше положенного. Можете себе представить, что будет с рынком, если начнется такое.
Байрон проходит 600-часовую красную черту Наблюдения, и его незамедлительно проверяют, как полагается, на сопротивление нити накала, температуру горения, вакуум, потребляемую мощность. Все в норме. От ныне Байрона будут проверять каждые 50 часов. Всякий раз, когда подходит срок, на станции слежения раздается тихий перезвон.
При 800 часах — еще одна положенная предосторожность — в опиекурильню для передислокации Байрона засылается берлинская агентесса. На ней лайковые перчатки с асбестовой подкладкой и семидюймовые шпильки — нет, не для того, чтобы сливаться с толпой, а чтобы достать до люстры и вывернуть Байрона. Остальные лампочки наблюдают, едва сдерживая ужас. Весть разносится по всей Энергосети. Практически со скоростью света все лампочки до единой — «Азо», взирающие сверху на пустые и черные бакелитовые улицы, «Нитралампен» и «Вотаны Г» на ночных футбольных матчах, «Юст-Вольфрамы», «Моноватты» и «Сириусы» — все башковитые лампочки в Европе знают, что произошло. Все умолкают от важности этого события, от смирения пред ликом той борьбы, кою все они считали мифом. Мы ничего не можем поделать, гудит общая мысль по-над пастбищами спящих овец, вдоль по автобанам, и до горчайших кнехтов на северных угольных причалах, мы никогда ничего не могли поделать… Едва некто открывает нам малейшую надежду на трансценденцию — тут же является Центр Раскаленных Уродств и забирает его. Некоторые, там и сям, может, и протестуют, но это лишь информация, с модулируемым накалом, безвредная, и рядом не стоит со взрывами прямо в морду властям предержащим, — взрывами, которые некогда, еще в лапочной палате, в невинности своей прозревал Байрон.
Его забирают в Нойкёльн, в подвальную комнату, дом стеклодува, которой боится ночи, и потому Байрон будет гореть у него неизменно, смотреть за вазочками из флинтгласа, грифонами и цветочными кораблями, горными козлами в прыжке, зелеными паутинами, мрачными ледяными божествами. Тут одна из многих так называемых «контрольных точек», где с легкостью можно наблюдать за подозрительными лампочками.
Не проходит и двух недель, как вдоль ледяных и каменных коридоров штаб-квартиры «Феба» разносится эхо гонга, и лица на секундочку отвращаются от счетчиков. Гонг тут звучит нечасто. Гонги — это особое. Байрон миновал 1000-часовую отметку, и теперь процедура стандартна: Центр Раскаленных Уродств высылает в Берлин убийцу-порученца.
Однако происходит нечто странное. Да, чертовски странное. План таков: расколотить Байрона и прямо там же, в мастерской, отправить в стеклобой и шихту — вольфрам, конечно, утилизовать, — и пускай себе реинкарнирует в следующей работе стеклодува (дирижабль, отправляющийся в дальний полет с вершины белого небоскреба). Для Байрона такой расклад — отнюдь не конец всему: Байрон не хуже «Феба» знает, сколько часов проработал. Здесь, в этой мастерской, он довольно уже насмотрелся на то, как стекло плавят обратно в бесструктурный общий котел, из которого истекают и проистекают всевозможные стеклоформы, и с удовольствием испытал бы все это сам. Но ему не сойти с кармического колеса. Пылающая оранжевая шихта — дразнилка, издевательство. Байрону не сбежать, он обречен на бесконечный оборот патронов и лампокрадов. Вот внутрь влетает юный Гензель Гешвиндих, веймарский беспризорник — выкручивает Байрона из потолка в бережный карман и — Gesssschhhhmndig![372] — опять в двери. Тьма вторгается в сны стеклодува. Из всех неприятностей, что его грезы выхватывают из ночи, погашенный свет хуже всех. Свет в его снах всегда был надеждой: основной такой, смертной надеждой. По мере того как спиралевидно обламываются контакты, надежда оборачивается тьмою, и сегодня стеклодув просыпается с плачем:
— Кто? Кто?
«Феб» далек от неистовства. Такое и раньше бывало. И на этот случай есть своя процедура. Некоторым работникам предстоят сверхурочные, и от свалившегося с неба дохода настает эдакое смутное удовлетворение, будто на полный желудок, а равно смутное возбуждение от перебоя в рутине. Если тебе высоких чувств, про «Феб» и не думай. Их каменноликие поисковые партии выдвигаются на улицы. Они более-менее знают, где в этом городе искать. Они предполагают, что ни один их потребитель не ведает о бессмертии Байрона. Следовательно, данные о похищениях Небессмертных лампочек к Байрону тоже применимы. А данные накапливаются в бедных районах столицы, в еврейских кварталах, там, где наркоманы, гомосексуалисты, проститутки и ворожеи. Здесь обитают самые вероятные лампокрады — в смысле понятия преступности. Гляньте, какая пропаганда. Это преступление против
