Радуга - [3]
Эта мысль об антигуманистической природе буржуазных нравственных понятий находит свое дальнейшее развитие в превосходном рассказе «Пятно в глазу». Счастливо найденный условный сюжет дает возможность писателю показать непрочность и относительность патентованных представлений о добре и зле, правде и лжи, справедливости и произволе, красоте и уродстве… Удивительное превращение, происшедшее в силу довольно необычных обстоятельств с заурядным виноторговцем Ингбертом Маукнером, неизбежно подводит читателя к мысли, что все нормальное с человеческой точки зрения, с позиций трезвого разума и естественных, не извращенных денежным фетишем чувств, абсурдно в глазах буржуа, и, наоборот, весь моральный кодекс буржуазии противоречит человеческому нравственному чутью и здравому смыслу, что, иначе говоря, буржуазная мера вещей античеловечна, а человеческая — антибуржуазна.
Эта отчетливая мысль лежит в самой основе гуманизма А. Цвейга, и поэтому его гуманизм носит резко выраженный антибуржуазный характер. Несмотря на то, что во многих новеллах — мы в этом уже убедились — писатель изображает разрушительное действие капиталистического уклада жизни на человеческую личность, на ее духовный кругозор и моральный облик, он все же не утрачивает веры в человека. Но носителей светлых и высоких черт человеческой натуры он находит не среди господ с чековыми книжками, а лишь в мире людей труда. И хотя им бывает особенно трудно сохранить свою честь и достоинство, хотя их мораль подвергается особенно тяжким испытаниям («Горе беднякам!.. Нужно обладать материальной базой, как говорят экономисты, чтобы позволить себе роскошь наслаждаться чистым сиянием человеческой порядочности»), но истинное нравственное величие, благородство, бескорыстие, самоотверженность, чувство долга обнаруживают именно они — юный, безвременно умирающий шахтер из рассказа «Незаметный герой», Гроль и его маленький сын из рассказа «Конг на пляже», пролетарий умственного труда Пабло Сервато из рассказа «Монета» и др.
Демократический гуманизм А. Цвейга решающим образом повлиял на формирование его идейно-художественного облика. Если в десятилетия возраставшего империалистического варварства, когда в буржуазной литературе самое широкое распространение получили всяческие реакционные и декадентские течения, когда одни писатели провозглашали мизантропические идеи о человеке как ничтожном, жадном, похотливом животном, а другие восхваляли холодную жестокость «белокурой бестии», стоящей «по ту сторону добра и зла», — если в это время А. Цвейг принадлежал к тем считанным художникам, которых не коснулось тлетворное дыхание декадентского аморализма, то этим он был прежде всего обязан своим нерушимым демократическим убеждениям и прочным связям с гуманистическими традициями культуры прошлого.
Среди новелл А. Цвейга особую группу образуют новеллы, посвященные темам первой мировой войны. Все они в той или иной форме связаны с эпическим циклом «Большая война белых людей», а некоторые даже представляют собой фрагменты или обособившиеся эпизоды отдельных романов этого цикла. Так, например, рассказ «Нестроевик Шамес», по словам Цвейга, является фрагментом из ранней редакции романа «Воспитание под Верденом», а рассказ «Обжора» возник из набросков к роману «Возведение на престол короля».
Рассматриваемые с точки зрения новеллистического искусства, эти рассказы-фрагменты не принадлежат к лучшим произведениям писателя. Будучи первоначально лишь частями целого, кусками широкого эпического повествования, они были сложно и многообразно скреплены с этим целым различными сюжетными и фабульными нитями, причинно-следственными связями, отношениями действующих лиц и т. д. Нити эти оказались оборванными и как бы повисли в воздухе, рождая ощущение незаконченности или недостаточной мотивированности действия. Чувствуется неновеллистическое происхождение этих рассказов, отсутствие в них сюжетной замкнутости и композиционной сконцентрированности.
В других «военных» рассказах А. Цвейга связь их с романами обнаруживается прежде всего в общности идей, в перекличке мотивов, во внутреннем родстве образов.
Трагической болью пронизана новелла «Гельбрет-миротворец», рассказывающая о немецком судье, неподкупном служителе закона и справедливости, гуманном интеллигенте, духовном наследнике Гёте и Шиллера, Канта и Гегеля. Этот преданный адепт международного права и Женевских конвенций, исполненный веры в разум, цивилизацию и прогресс человечества (лишь одна его черта — преклонение перед реакционным философом Ницше — стоит в непонятном противоречии с его общим обликом), переживает мучительную гибель иллюзий, когда, вопреки его спокойной уверенности в незыблемости европейского мира, ошеломляющие события августа 1914 года ввергают народы в кровавую пучину войны. «Его существо раскололось пополам: он любил Германию и ненавидел развязанную ею войну». Разочарование в своем народе, крушение всего, чем он жил, приводит Гельбрета к умопомешательству и смерти. Фантастические видения, бессвязно мелькающие в помутненном сознании безумца, определяют содержание и стиль заключительных страниц новеллы.
