Радуга чудес - [65]

«Уж не горе ли какое стряслось с ним?» — порывался Степан спросить, но они уже шли по затихшей деревенской улице, и сосед, как-то странно усмехнувшись, со словами: «Ну, мне сюда», повернул к своему крылечку.

Минуту спустя Степан забарабанил в дверь собственного дома и услышал, как заскрипела половица сеней под босыми ступнями — это могла быть только жена.

— Открой! Это я! — сказал он, не дожидаясь вопроса.

Дверь открылась, и именно так, как он ожидал, почти со стоном: «Степа-а!» жена повисла у него на шее, и руки у нее были теплые, теплые…

Знакомые запахи ударили в ноздри. Он тихо нагнулся над спящими ребятишками, но они так крепко спали, что жаль было их будить.

— Ты голоден? Тебя накормить? — шепотом спросила жена.

— Не надо! Как я соскучился по тебе!..

С чем можно сравнить мгновения человеческого счастья? Может быть, с лунным светом в пышном саду летней ночью? Серебром он рябит на освещенной стороне кустов и крон деревьев и придает манящую таинственность теням. Искрится мелким бисером на посыпанных гравием аллеях, ждущих появления на них вечно меняющейся, вечно влекомой друг к другу пары… Он скрывает недостатки, молодит лица и придает глубину глазам. На озерной глади он строит волшебную дорогу, которой можно восхищаться, но никуда нельзя уйти. Он все окутывает в блеск, притягательность, волшебство…

Такой свет окутал все в избушке Степана — его самого, жену; даже вещи, казалось, заулыбались; даже старая кровать меньше скрипела…

Эх! И до чего же хороша ты, жизнь!

По-разному может вставать человек утром, может он после тяжелого, как свинец, сна только усилием воли заставить протестующее тело спустить ноги с кровати и, проклиная опять куда-то запропастившиеся шлепанцы, отправиться к гнусно пахнущей, загаженной раковине умываться, после чего, выпив холодной воды (кипятить чай некогда: проспал), зашагать на автобусную остановку…

Но можно проснуться и от прикосновения ласковых рук, которые тихонько скользят по телу — тех же рук, которые обнимали тебя ночью… И, открыв глаза, почувствовать, что сон тебе абсолютно не нужен; и хотя в теле осталась какая-то истома, смешанная с воспоминаниями и удовлетворенностью, ты полон энергии и тебе хочется не просто встать, а выпрыгнуть из кровати…

А потом можно пить чай у открытого окна, в которое вливается свежий, чистый, как капля росы на цветке жасмина, деревенский воздух солнечного утра; хорошо, если он попадает на расстегнутый ворот рубашки и приятным холодком заставляет чуточку поеживаться. К такому чаепитию полагаются деревенские сливки, горячие оладьи и легкие шутливые замечания приятного свойства.

Так или почти так пил чай из старенького самовара Степан после первой ночи дома. Уже он услышал все новости, накопившиеся у жены, когда ему вздумалось осведомиться о соседе, с которым вместе возвращался.

— Не стряслось ли что-нибудь у Вани Рябого? Вчера мы с ним вместе пришли — так он вроде сам не свой был.

— Что?! Ты шел вместе с Ваней Рябым?! — у жены округлились глаза и в голосе послышался ужас.

— Да что такое? Ну, шел.

— Так он же повесился два месяца тому назад. Уже сорок дней отслужили!

За столом воцарилось молчание. Так оно и должно было быть: другой, неведомый мир в виде факта его собственной жизни постучался внятно и мощно в его сознание — надо было как-то осмыслить его…

После чая он пошел к вдове повесившегося и узнал, что ночью она видела мужа во сне: он сидел в печной трубе и горько плакал.

Степан не был философом, но не был и ограниченным тупицей, способным только повторять чужие мысли. На обратном пути от вдовы он сделал первые смутные выводы: смерть не конец жизни и жалка доля самоубийцы…

Эти выводы его обогатили: жизнь показалась еще краше, величественнее — конца ей не видно…

Двое влюбленных

Как ни странно, это были муж и жена, и притом не первый год женатые. Бывают же, хотя и редко, такие браки, что двое могут ощутить полноту жизни только тогда, когда они вместе; и стоит лишь одному отлучиться, как другой начинает ощущать мучительную пустоту, недостачу чего-то, равного по значимости воздуху. Напрасно вы будете объяснять это страстностью натур (хотя и без нее не обходится); тут дело в чувстве гармоничности, в чувстве духовного слияния, дающего им необыкновенно хорошее ощущение, я не сказал бы — довольства, но постоянного тихого влечения, которое одновременно получает ЧАСТИЧНОЕ удовлетворение… Такие натуры внешне стареют, как и все, но не замечают своей старости, внутренне оставаясь по отношению друг к другу такими же молодыми, как при первой встрече.

Этих двоих соединила революция и гражданская война 1918 года, война же их и разъединила: зимой 1920 года муж оказался беженцем на китайской территории в г. Харбине, а жена в Благовещенске на Амуре.

На мужа обрушились все напасти, какими был богат переполненный беженцами город: нехватка жилья, безденежье, безработица и смертная тоска по родному краю, по оставшимся там близким… Какая-то благотворительная организация выдала ему поношенный серый, в мелкую клетку, штатский костюм, который был сшит на владельца огромного живота; по мнению товарищей, таким животом мог обладать только хозяин пивного завода или разбогатевший фермер; так и прозвали его — фермерский костюм. На высокой и худой фигуре нового владельца он производил необычайно сильное впечатление на прохожих: они оборачивались и долго провожали его взглядом…