Радуга чудес - [35]

Подобное стало повторяться все чаще. Эдуард получал доказательства, что пока он на службе, к жене приходят приятели по той, другой жизни (когда коммерсант возил ее по ресторанам), что жена изменяет ему явно и бесстыдно…

Он все терпел, не возражал ей, ничего не спрашивал: думал — образумится…

Но через какое-то время жена перестала его пускать на супружескую кровать и, как бы издеваясь, клала с собой в постель кота…

Он примостился на диване, по утрам сам готовил себе кофе, пока Берта спала, тихо уходил на службу и думал, думал…

И надумал — оформился матросом на пароход дальнего плавания и исчез из города.

Жена столь решительного поступка от него никак не ожидала и поначалу даже была удивлена его «выходкой», но все же об исчезновении мужа сообщила посетившим ее приятелям со смехом. Приятели почему-то не особенно обрадовались этой вести, а когда она по истечении месяца намекнула, что ей нечем платить за квартиру, они, правда, тут же собрали требуемую сумму, но после этого ни разу больше не приходили…

Начались поиски работы — ее не было, или же это была такая работа, к которой совершенно не лежала душа. Набегавшись по различным учреждениям, она, усталая, возвращалась домой. Матери уже не было: ее похоронили еще раньше, в то беззаботное время, когда Эдуард каждое утро целовал свою обожаемую Берту, уходя на службу. А теперь жизнь неслась мимо нее, и она оказалась в ней лишней.

Как ни долго было плавание, пароход с Эдуардом на борту снова вернулся в Рижский порт. Возвращение в родной город сильно взволновало его, что было вполне естественно: раньше никогда не приходилось надолго покидать родные места. На пристани толпился радостный, суетящийся народ, пришедший встречать возвратившихся моряков. Жены пришли встречать мужей — улыбки, объятия, поцелуи, кое-где цветы…

И тут Эдуард остро ощутил, что он одинок; что никому нет дела до того, приехал он или нет… Мог бы и не приехать, и никто бы этого не заметил — он никому не нужен…

Затемнилась при этой мысли вся радость возвращения. Хмуро прошел, не глядя ни на кого, через толпу на пристани и двинулся дальше… Куда? Сначала он сам этого не знал, но потом стал отдавать себе отчет, что его неотвратимо тянет взглянуть на покинутый дом, и он идет туда, где провел детство и где ему преподнесли отраву, которую он принял за любовь.

Но, странно! Он вдруг поймал себя на мысли, что у него нет злобы к Берте за обман, потому что этот обман был невыразимо сладок, пока не открылся, и что если бы Берта не сбила его с той уныло-однообразной тропинки, по которой он шел до памятной встречи с нею, то не было бы мук, но не было бы и радости… А что в конце концов лучше: жить, как серый камень, или же превратиться в натянутую струну, из которой смычки Скорби и Ликования поочередно извлекают свои мелодии!..

Путь от пристани до дому был неблизкий: он пересаживался с трамвая на трамвай, благо, знал все маршруты, как свои пять пальцев, но не мог составить никакого плана действий. «Э-э, там видно будет!» — решил он наконец.

Уже зажглись вечерние огни, когда он очутился перед огромными дубовыми воротами с калиткой, ведущей во двор его дома. Во дворе, кроме ребятишек, никого не было. Он прошмыгнул к ближайшему дереву, стал за ним и начал наблюдать за окнами своей квартиры — света не было. Наверное, Берта еще не вернулась, а может, она переехала к кому-нибудь из тех, с которыми… Может быть, там теперь другие жильцы?..

Последнее предположение ему явно не понравилось. Ключ от квартиры был в кармане. Он решил выяснить, ведь в конце концов там остались его вещи, которые могли понадобиться…

Он удивлялся, пока поднимался по лестнице, отчего так страшно колотится сердце: неужели для него что-нибудь да значит женщина, которая так подло с ним поступила?..

Ключ щелкнул в дверях — он вступил в полную темноту передней. Когда рука в привычном месте нащупала выключатель и вспыхнул свет, он увидел перед собой Берту. Она стояла в дверях комнаты и была даже принаряженной. Очень спокойным голосом она произнесла:

— Я ждала тебя гораздо раньше: в пароходстве сказали, что прибытие ожидается к обеду.

Затем быстро подбежала, охватила его шею руками и зашептала:

— Я была дура!.. Я была так одинока… Бей меня, если хочешь!..

Мог ли он ее бить? Мог ли он ей в чем-либо отказать? Эта женщина когда-то властно взяла его, и, если бы не взяла, он, может быть, никогда и не отведал бы дурманящего напитка любви, который могут сварить небо и земля только вместе, но никогда — порознь.

У Берты даже стол оказался празднично накрытым. Садясь за него, Эдуард взглянул на диван, где обычно должен спать кот, но его там не было. Поймав его взгляд, Берта коротко бросила: «Потерялся».

Старые, с детства знакомые предметы снова окружали его; стало необычайно уютно… Где-то на задворках сознания хитрая старушонка с ехидно поджатыми губами — житейская мудрость — зашамкала:

— Не выдержит она жизни с тобою: ты скучный — сорвется…

— Уйди! — вырвалось у него, — хоть день, да мой!..

— Ты что-то сказал? — уставилась на него Берта.

— Нет, ничего! — ответил он и, медленно привлекая ее к себе, обнял…