Радуга 1 - [27]

К звездам он с объятиями не лез, довольствовался парой-тройкой фраз с никому неизвестными по эстраде или телевизору людьми. Но зачастую именно эти люди и имели реальные возможности в то полулегальное для больших денег время. Именно благодаря такому ненавязчивому разговору Шурик получил доступ в большой теннис, точнее в один из залов былого олимпийского корта, построенного в Питере, то ли как дублер московского, то ли для использования олимпийскими функционерами с развлекательной целью в далекое время 1980 года. А там он набивал себе руку, лупя от души по мячу, пока не был милостиво принят в поднадзорную тренером группу. Чтобы серьезно претендовать на какие-то результаты — было уже поздновато, но Шурику это и не надо было, в принципе. Вон, пусть салапетка-Кузнецова бьется за рейтинг, у нее вся карьера еще впереди. Ему было приятно просто играть в свое удовольствие, получать в подарок от Ивана Лендла майку-поло с дарственной надписью, когда тот проводил свой питерский мастер-класс, общаться с адвокатами и влиятельными, но неизвестными ему людьми. Влиятельность легко определялась на глаз. Шурик никогда не лез с просьбами, но завел некую записную книжку в кожаном переплете с золотым тиснением «Agenda». Здесь он записывал всех, с кем доводилось встретиться, характеристики и привычки, а также предполагаемое положение в табели о рангах. Он знал, что это может когда-нибудь пригодиться, время-то предполагало изменения! После тенниса, бани, бассейна, он мчался в молочное кафе на Садовую улицу и питался там на одиннадцать копеек изумительно вкусной кашей, сосисками и сладким чаем. То кафе работало до восьми вечера, поэтому можно было не метаться в поисках ужина. Здесь компания собиралась тоже самая душевная: старенькие и очень старенькие бабушки и дедушки, одинокие и невредные, а также Саня Каминский — мастер спорта по метанию диска. Они с Саней, вращаясь в кругах, где ужин в «Белых ночах», или в «Невской» — был заурядностью, считали свои деньги, потому что денег было катастрофически мало. Но ничего, дело житейское, в молочном кафе они с удовольствием получали столько же калорий, сколько можно было получить в дорогом ресторане.

Оба жили в общаге на площади Стачек, потому что учились вместе в одном и том же Краснознаменном ЛИВТе, поэтому на свое койка-место добирались вместе. По дороге к ночлегу они, каждый по-отдельности, были настолько измотаны прошедшим днем, что почти и не разговаривали. В общаге было, конечно же весело: лилось пиво на паркет, поглощалась водка и вино, довольно визжали девчонки, судоводы ходили войной на судомехов, потом сообща бились с несознательными посетителями близлежащего ресторана «Кировский», носившего кодовое наименование, почему-то, «Утюг». Но ни Шурик, ни Саня в ночной жизни студенчества участия почти не принимали: они засыпали в своих комнатах за выгородками из шкафов и не обращали никакого внимания на включенный на полную громкость магнитофон с неизменным «Nazareth», на звуки поцелуев и падающую на пол посуду. Назавтра ведь на занятия!

Но с утра Сане вдруг надо было уезжать за поступившим в ограниченном количестве спортинвентарем, а Шурику мчаться за дефицитной ГДР-овской пленкой для слайдов. И кутерьма большого города и огромных планов отодвигала учебу на второй план. Самое интересное было то, что ночные гуляки легко осваивали всю институтскую программу, вовремя сдавая все хвосты, если, конечно, не ленились. А Шурик, впрочем, как и Саня, снова возвращались к ночи в общежитие в святой уверенности повеселиться вместе со всеми и наутро бодро побежать в институт. Но ничто не могло заставить держать глаза открытыми, даже легкие объятия Жени Карповой, будущей мисс Якутска на первом конкурсе красоты 1988 года.

Иногда к Шурику приезжали петрозаводские ходоки: помочь с музыкой, сделать слайды, продумать способ борьбы с нехорошими людьми. Землякам он не отказывал. Однажды даже специально съездил домой, чтобы оценить обстановку и сделать рекомендации некоему авантюристу по прозвищу «Сайгак». Тот намеревался изгнать из столицы Карелии приблудившихся откуда-то с Урала наперсточников, промышлявших помимо всего прочего кражами через форточки. Менты, как водится, сохраняли вооруженный нейтралитет: принимали деньги от всех, но закрывали глаза на тех, кто больше платил. Шурик разработал интересную многоходовую операцию, увенчавшуюся разгромом гастролеров с несколькими смертельными исходами и их позорным бегством. Но у Сайгака в ходе ОРМ обнаружили бесхозную милицейскую шинель со следами крови на рукаве. Далее случилось много неприятностей, в том числе и Шурику. Его вывезли из Питера, сломали первым же ударом очки, так что видеть он стал плохо, потом еще хуже, потому что били постоянно, заставляя подписаться под сомнительного вида листочками. Были среди истязателей и старые знакомые с улицы Советской. Шурик пал духом, но думать не перестал. Обвинений, как велось, ему не предъявили, держали в камере просто так, по его «личному желанию», как объяснил похожий на киношного фашистского палача следователь. На воле никто не знал, где запропастился студент Степченков. В Питере думали — в Петрозаводске, дома думали — в институте.