Радости Рая - [10]

Он сделал два-три гибких шага, выдергивая ноги из воды и стряхивая с них воду, как большая кошка, — вдруг быстро нагнулся и выхватил из воды, держа обеими руками, небольшого осьминога. Фиолетово-багровый спрут заклубился своими конечностями вкруг тонких запястий негра, и тот громко клацнул зубами и откусил одну конечность у осьминога. Его же самого, целиком, черный адепт «О» швырнул назад в море и, стоя в воде, принялся грызть буйно извивающуюся ногу моллюска, держа ее в руках, словно живую змею.

— Эй, парень, ты бы хоть за стол присел, — крикнул я ему по-русски, желая шуткой, словно щепоткой соли, присыпать свою подступившую под микитки тошноту.

— Нисего, и так пойдет, — неожиданно по-русски же ответил черный «О».

И, дружелюбно сверкнув в мою сторону могучими белыми зубами, откусил шмат отчаянно извивающейся осьминожьей ноги и проглотил не жуя, такими же приемами он докушал всю ногу.

— Как тебя зовут, герой? — спросил я, все еще пребывая в пароксизме тошноты и в удивлении превосходной степени. — Почему разговариваешь со мной по-русски?

— По-русски говорю, посему что учился Москва, университет Патрис Лумумба.

— Когда это было?

— Другая жизнь. Расия.

— И все же, как зовут тебя?

— Меня зовут так, как хочешь называть ты. Герой? Можно так. Пожалуйста! Как хочет называть каждый турист или каждая туриста.

— Так у тебя, должно быть, сто имен, Герой?

— Мозет быть, тысяса. — У Героя была изрядная щель между верхними передними зубами, поэтому он сильно шепелявил.

— Туристы, значит, и туристки заглядывают сюда?

— Туристы, серфингисты и пофигисты, — щеголяя особым знанием русского языка, ответил Герой «О».

— Серфингисты не обижают вас?

— Нет. Они хорошая ребята. Катаются на доски — там, далеко на волнах, потом садятся на свой катер и уезжают.

— А пофигисты?

— Они даже ничего не спрашивают, как спрашиваешь ты. Они не туристы. Им пофигу. Посидят, полежат на песке, потом накакают и уходят другую месту. Там посидят, полежат, потом накакают и уходят третью месту. Но скоро им надоесть все, никто с ними не разговаривает, кушать не дает, марихуан не дает. И становится все пофигу. Они снова уходят назад в ненастоящая жизнь.

— Тебе тоже никто не дает кушать?

— Море дает.

— Ты почему осьминогу лапу отгрыз? Почему не съел его всего, а только покалечил?

— Мне хватит одна восьмая нога. А остальное пусть живет в море, и на месте отчлененная лапа вырастет другая лапа. И я живой, и осьминог живой. Так хорошо.

— А если лангуста поймаешь?

— Я кушаю одна нога лангуста. У него потом вырастет другая.

— А если краба поймаешь?

— Кушаю одна нога. Остальной краб будет жить. И я буду жить.

— А если рыбу поймаешь?

— Рыбу не поймаешь! — И чернокожий Герой рассмеялся, закинув голову, отчего косичка-султан, подвязанная красной ленточкой, уперлась своим изогнутым петушиным хвостом в его мускулистую голую спину.

— Так ты питаешься только креветками, осьминогами и крабами?

— Еще мидия, устрица, моллюска Пунталана.

— А у мидий, устриц что можно откусить?

— Их можно откусать все целиком.

— Как же тогда твой философский принцип? Ты же убьешь их, чтобы самому жить?

— Но я личность. А мидия не личность. И устрица не личность. Личность может кушать неличность.

— Почему же это мидия не личность? Моллюск, который имеет даже название — не личность?

— Потому что у них нет глазы.

— У них есть глаза, Герой, но они просто не такие, как у нас. Этими глазами они видят не то, что видим мы, но что-то свое.

— Они не могут видеть меня, поэтому я могу кушать его. Мне не стыдно.

— Хорошенькое дело! — На этот раз уже рассмеялся я. — Значит, мне стыдно кушать его, если он смотрит на меня. А если не смотрит — могу его кушать, и мне не стыдно?

— Идеальная модель! Это есть гармония.

Эбеновый Герой вылез из воды, подошел вплотную ко мне, и мы оба, глядя друг на друга — каждый из своего пространства, — опустились коленями на песок, и далее разговаривали, находясь уже в общем пространстве времени.

— Если стыдно кушать краба, когда он смотрит тебя, то можно не стыдно кушать одну его ногу, а остальное отпустить на море. Если манго, папайя, бананос не смотрит тебя, ты можешь кушать его всю.

Так объяснял мне черный, как авторучка Parker, адепт «О» суть своего гармоничного существования на своем пятачке времени, свое жизненное поведение, приносившее ему чувство глубокого удовлетворения и счастья.

— Другие «О» придерживаются этого принципа? — спросил я, любуясь этими белыми, сильными, пышущими здоровьем зубами, далеко вылезавшими, в процессе жизнерадостного философствования, за пределы толстенных вывернутых губ.

— Другие «О» — я не знаю. Мы нигде не разговариваем друг друга.

— Почему?

— Нам все понятно. Каждый из «О» приходит сюда совсем-совсем готовый. И он никуда больше уходить не хочет, поэтому он ни с кем разговаривать не надо.

— Они умирают здесь?

— Никто из «О» не умират. Умират пофигисты, вообсе-то. Умират иногда турист.

— И что вы с ними делаете?

— Вобсе-то закапываем песок или отдаем на атолл кушать крабам. Когда есть у кого какое настроение. Если ни у кого нет настроение, турист или пофигист, который Москве называется бомс, долго лежит на песок, но приходит большой шторм, мы все убегаем на скала, а бомс уплывает на море.