Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - [9]

— Помню, как Шоколадка тебя уделал, — сказал Кип.

Руки Билли взметнулись, замолотили воздух, голова замоталась, глаза остекленели. Ему чудилось, что он опять молотит Шоколадку. Кипу стало не по себе, когда он увидел, как этот давно сошедший с ринга боксер, сидя за конторкой, сучит руками, тупо уставившись в одну точку.

— Эй, Билли! — окликнул его Кип. — Очнись! Где босс?

— Ну, дайте подержаться, — сказал Билли, пожимая ему руку. — Было время, и обо мне тоже шумели. Вот здорово, что вы в почете. Ну, пошли в контору.

Дженкинс сидел за столом в своем кабинете с окнами на улицу и спал. Перед ним на столе стоял стакан пива. Уткнув подбородок в грудь, Дженкинс тяжело дышал, громко всхрапывал. Не меньше трехсот фунтов веса. Кожа на лице натянута, как на барабане. Тучность алкоголика, рыхлая, нездоровая.

— Его все в сон клонит, — сказал Билли. — Приходится будить. Каждые полчаса носом клюет. Он и сам этого боится. Все жиреет, никак со своим весом не сладит. Я его воздушным шаром зову. Может, и унесет его каким-нибудь ветром. — Он осклабился, тряхнул Дженкинса. Тот смешно заморгал маленькими голубыми глазками.

— К вам Кип Кейли пришел. Говорит, вы его хотели видеть, — громко сказал Билли.

— Что случилось? Ладно, ладно, не тряси, я слышал каждое твое слово, — пробормотал Дженкинс, поворачиваясь на вращающемся кресле.

— У него бессонница, — вставил Билли как бы в оправдание хозяина.

— От нее сердце барахлит, — сказал Дженкинс. — Совсем не сплю. То есть не могу выспаться. Больше чем на полчаса уснуть не удается.

— Я знал одного такого парня, — сказал Кип.

— Вес надо сбавить, — заметил Билли.

— Ничего, с этим скоро будет порядок, — сказал Дженкинс. — На меня три врача работают. Сброшу фунтов восемьдесят — и налажусь. — Он с трудом поднялся с кресла, одышливо вздохнул и улыбнулся Кипу. — Я тебя ждал. Звонил сенатору, мировой парень этот сенатор. А я уж думал, не придешь.

Отослав Билли, он продолжал разглядывать Кипа водянисто-голубыми устало мигающими глазками. Его большое тучное лицо стало серьезным.

— Словом, так, — начал он деловито. — Я все о тебе знаю и просто восхищен. Рад, что такое бывает на свете. И сенатору сказал: этот парень, говорю, не какой-нибудь сопляк задрипанный. На побегушки его не возьмешь. Он, говорю, личность. Так оно и есть, Кип. Ты — личность.

— Что-то не понял…

— Так вот, значит. — И Дженкинс перевел дух. Из-за одышки казалось, что он говорит с особым волнением и горячностью. — Мне эта идея еще на прошлой неделе пришла в голову, но поначалу я ей особого значения не придал. И только сегодня утром за завтраком, когда газеты просматривал, дошло до меня, как она для нас с тобой важна. Сенатор спрашивал, не могу ли я тебя пристроить. Да меня любой уломает… Ты ведь знал, что работа тебе обеспечена, так?

— Сенатор так сказал.

— А вот и тот, кто даст тебе эту работу.

— Очень вам благодарен.

— Не было случая, чтобы я отказал, когда меня просят. А нынче утром вот что я придумал. Ведь все рады будут тебя тут видеть. У тебя же дар — с людьми общаться. Великий дар. Понял?

— Да вы, может, шутите надо мной, — сказал Кип и широко улыбнулся.

— Вот это улыбка… — задумчиво проговорил Дженкинс.

— Она у меня сроду такая, — отшутился Кип.

— Ты что, за дурачка меня принял?

— Ну что вы!

— Улыбка твоя — деньги.

— Как это?

— Да так. Но только до меня, до многих это дойдет. — И, словно поверяя Кипу сокровенную тайну, Дженкинс начал вкрадчиво: — Видишь ли, тут у меня уютное местечко. Занимайся я только им, так или иначе имел бы неплохой доход, хотя борцу утробу набить все равно что киту. Есть у меня и команда боксеров, но от них только и проку, что себя кое-как прокормить могут, захирел у нас нынче бокс. Положим, иногда я устраиваю боксерские поединки, и нужен мне человек, чтоб все время с публикой был, встречал ее и приглядывал за порядком, в общем, такой, кто придаст заведению престиж. Давно я об этом подумывал, а нынче сказал себе: «А вот и он, тот самый малыш», стало быть, ты. Спросишь: почему? Да потому: раз ты людей любишь, они полюбят тебя.

— А делать-то мне что надо?

— Приглядывать за моим новым рестораном и шоу для развлечения публики.

— Так я же в этом ничего не смыслю.

— Я тебя что, поваром беру? Твоя работа — встречать гостей, понял? Ты знай людей люби, ясно?

Глаза Дженкинса закрывались сами собой, и он с усилием поднимал веки. Жутко было наблюдать эту отчаянную борьбу желаний: поддаться сну или добиться выгодной сделки.

— Боюсь, такая работа не по мне, — сказал Кип.

— Пятьдесят в неделю.

— Совсем не подходящее для меня дело, тут каждый день придется вспоминать то, что я хочу забыть.

— Даю семьдесят пять.

— Знаете, мистер Дженкинс, сперва я должен поговорить с сенатором Маклейном. Не такую работу он имел в виду. Да и я тоже. И мне как-то неспокойно.

— Ну что ж, с сенатором поговорить надо. Не откладывай. Позвони ему, прямо сейчас, и зайди.

— Он хотел, чтобы вы меня взяли, но, думаю, не на такую работу. Уж лучше мне сперва повидаться с ним.

Он пожал Дженкинсу руку, пообещав вернуться через два часа.

5

По дороге в контору сенатора Маклейна он не на шутку разволновался. «Как же я смогу приладиться к нормальной жизни, — думал он, — если придется постоянно торчать у всех на виду?» Когда в приемной он сказал миниатюрной темноволосой девушке: «Моя фамилия Кейли, сообщите сенатору, что пришел», — та медленно поднялась со стула и уставилась на него широко раскрытыми глазами. Она ввела его в огромный кабинет с большими окнами и видом на озеро.