Радость и страх. Рассказы - [64]
Табита неспособна увидеть себя невинными глазами Слупа как знатную леди, и это признание только раздражает ее. Просто грешно, думает она, что такие вот молодые люди, перед которыми открыты все пути, ругают Оксфорд. Слуп в ее глазах - изменник, и она приходит в ярость, когда выясняется, что он заронил семена крамолы в душу Джона. «Если он собьет его с толку, я ему никогда не прощу».
А Джон и правда тоскует по своему другу Слупу и часто ему пишет. Они обмениваются идеями по поводу принципиально нового типа аэроплана с небывало широкими крыльями из рифленого железа.
На вступительных экзаменах в Чилтон Джон проваливается, и Табита проводит ночь в слезах. Но приходит дружеское письмо от Слупа. «Если Вы непременно хотите отдать Джона в закрытую школу, могу пристроить его в Брэдли. Там его примут, ведь он хороший крикетист. Как я скучаю по Хэкстро и по Вашей доброте. Умоляю, пригласите меня как-нибудь еще».
Табита отвечает телеграммой, и в Брэдли Джона принимают. Но она не простила Слупа. Он согрешил против самого духа хорошего образования. А главное - он создал новые, лишние опасности и трудности в мире, уже и так слишком сложном для всех матерей. «Его влияние на Джона ужасно. И почему это дети всегда привязываются к людям, которые приносят им только вред?»
Но Джон после первого триместра в Брэдли и думать перестал о Слупе. Отметки у него плохие по всем предметам, кроме футбола, но это его не трогает. Он слишком увлечен школьной жизнью, о которой рассказывает матери с гордостью путешественника, открывшего удивительный новый мир, неведомый женщинам.
Из отдельных, мимоходом брошенных фраз выясняется, что владыка этого нового школьного мира - герой по фамилии Фоке, капитан футбольной команды их общежития. Этот Фоке - великан с поразительно волосатой грудью, беспощадный деспот, избивший трех своих форвардов за недостаток напора, и притом христианин, то есть он сквернословит, терпеть не может церковь, но Христа считает примером для подражания.
Увлечение Джона футболом сродни религиозному чувству. Когда Табита поздравляет его с тем, что его приняли в команду, он отвечает с серьезным видом: - Играть полузащитником мне не так уж улыбается, но Фоке говорит, что не мог найти больше никого, кто не возражает быть убитым.
- Убитым, Джон?! - ужасается Табита.
- Свободных полузащитников всегда убивают. - В тоне Джона скорбное ликование. - Плохо то, что у нас слишком легкая схватка. - И он объясняет, что три года подряд команда их общежития - Браун - держала первенство школы, но этой зимой, скорее всего, потерпит поражение, потому что лишилась самых тяжелых игроков.
- Ну что ж, - говорит Табита, - надо и другим выиграть, это только справедливо.
Джон смотрит на нее с грустью, как старый государственный муж на беспочвенного мечтателя. Он хмурит лоб и мягко выговаривает матери: - Не понимаешь ты, мама. Браун - это символ, тут есть традиции. Это единственное общежитие, где еще ценят выдержку и порядочность, единственное место, где рабочий пользуется уважением. Если бы Фоке попал в Троттер, ему бы там житья не дали, потому что он рабочий. А если б я попал в Филпот, я бы там вообще погиб, и физически и духовно.
- Ну что ты, Джон!
- Да, да, мамочка, Филпот - это помойка.
- Но, Джонни, ведь это ужасно, что некоторые мальчики попадают в Филпот. Наверно, надо что-то предпринять, чтобы там стало лучше.
- Лучше все равно не станет. Но ты не понимаешь...
- Потому я и спрашиваю, Джонни. Я очень хочу понять.
В ответ Джон, скорчив гримасу, резко меняет тему. А Табите так хочется вникнуть в его интересы, что, когда он однажды три раза кряду грубо ее оборвал, она-не выдерживает: - Джонни, ну почему ты мне ничего не рассказываешь? Можно подумать, мы с тобой даже не друзья.
Джон, вздернув брови, растерянно смотрит на мать, а затем вообще перестает упоминать о школе. И когда Табита со свойственной ей непосредственностью спрашивает: «Да что с тобой? Что случилось?», он раздраженно отвечает: «Ничего не случилось. Все в порядке». А он и сам не знает, почему слово «друзья» так странно на него подействовало, почему он не может говорить с матерью свободно, как прежде, и даже избегает ее.
Несколько дней спустя, когда он прячется в темном углу библиотеки, комнаты, где не бывает ни Голлан, который читает только техническую литературу, ни Табита, которая вообще почти не читает, в открытое окно вдруг заглядывает садовник с криком: - Скорей, скорей, аэроплан летит!
Джон подскакивает как на пружине. Весь дом разом ожил, словно пробудившись от сна. Хлопают окна, с верхней площадки несутся вопли, лакей непозволительно громко зовет кого-то через весь холл. Кто-то, шурша юбками, мчится по лестнице вниз.
Стукнула дверь в библиотеку. Джон слышит голос матери. И сейчас же снова опускается в кресло, бессознательно принимает равнодушную, непринужденную позу.
В дверях стоит Табита. - Джон, бежим скорей! Аэроплан.
- Это обязательно?
Но, втайне сгорая от любопытства, он дает увести себя из дому на декабрьское солнце, где, задрав головы, уже стоит целая толпа. Вот взметнулись вверх руки, Табита хватает Джона за плечо. У молоденькой горничной вырывается не то писк, не то смех. В небе, как будто над самой крышей дома, появился огромный биплан. Аэроплана в полете не видел еще никто, кроме нескольких механиков. Джон глядит замерев, подняв брови. Он и не думал, что может так удивиться - совсем по-новому, начисто забыв о себе.
