Радость и грусть бытия - [2]

И мендельсонно шепчет в уши.

Взойдёшь на луг, как на алтарь,

Боясь ногой задеть фиалку.

Здесь года два, не так, как встарь,

Косарь не косит трáвы. Жалко

Мне было раньше луг в цвету, –

Его красу на корм косили,

Где пчёлки были на лету,

И смолка, и клубника в силе.

Теперь инáче. Луг лежит,

Косой безжалостной не тронут,

И ветерка волна бежит,

По травам, словно по затону.

Тропинка вьётся, зелена

У подорожника в ладошках.

Навеселе, как от вина,

Иду, куда ведёт дорожка.

В углу полянки – царь-лопух,

И дух такой стоит крапивный!

Душист мой майский райский луг.

Но как зудит комар противный!

В чащобе, средь кустов малин

Я куст смородины «обрящу»,

Но, как ужаленный павлин,

От комаров сбегу из чащи.

Нежданно – парочка в кустах.

И вновь крапива-недотрога.

И созревает на устах

Хвала создавшему всё Богу.

Везде звенит чив-чив, чив-чив!

Вдруг соловей подпустит трелей!

Пускает и душа лучи,

Звучит волшебною свирелью.

Так ей отрадно, так светло,

Так Божий мир блаженством пахнет,

Черёмухой, рекой, ветлой, –

Душа порхает вешней птахой!

19-20 мая 2007 г.

Петух

Зачем с зарёй народ ты будишь,

Взлетев, как пламя, на плетень,

Не зная праздников, ни буден,

Кричишь окрест: «Да будет день!»

Свинья – в хлеву, овца – в загоне,

Коровы в стойле не мычат,

В яслях и лошади и кони

Не выступают, а молчат.

Тебе лишь, крикуну, неймётся,

Чуть свет, гортань уже дерёшь.

Ужели утро не начнётся,

Коль ты свой клич не проорёшь?!

Кого зовёшь, хвостом блистая,

Как мантией златой, цари?

То ль гонишь сумрака ты стаю,

То ль кличешь радугу зари?

Ну, кто тебя уполномочил,

Тряся пурпурным гребешком,

Гнать сны пророческие ночи,

Забравшись на забор верхом?

Кто дал тебе такое право,

Чьей волей ты миссионер?!..

Как все, клевал бы просо, травы,

Не пробуждал дневных химер.

Так нет же, Петечке не спится,

Орёт своё «Ку-ка-ре-ку!», –

Как будто кто-то вставил спицу

В бок, шутки ради, дураку.

– Ступай, полýночный Шаляпин,

Ко-ко-корми ты кур гарем!

Придворный люд его аляпист,

А он, как Цезарь, на заре

Взобраться на трибуну хочет

И голосить: «Ку-ка-ре-ку!»

Для кур внизу, в навозе, – кочет,

Но с Солнцем – Царь он наверху.

Едва восток зарёй займётся,

Туманно-млечен, как опал,

Не спится Петечке, неймётся:

Ведь гены помнят – он летал!

Теперь живёт он жизнью сытой,

Но… пахнет супом во дворе.

Не спят в нём гены, и не спит он,

И рвётся к Солнцу на заре.

26 мая 2007 г.

Облака над полынковским кладбищем в мае

Облака, облака, облака…

Так плывёте, близки, над погостом,

Будто кто-то нас издалека

Зазывает с небес к себе в гости.

Светозарны, воздушны, легки,

Так в отчизну зовущие рая!

По просторам лазурной реки

Вы плывёте, с мечтою играя.

И услышав небесный хорал,

Кто из нас в этой скорби юдоли

По нетленным дворцам не хворал,

Не желал иной участи-доли?..

Но печаль, что была глубока,

Станет светлой, и глаз прослезится,

Над могилкой узрев голубка,

И вспорхнёт вдруг душа голубицей.

Пусть порой моя жизнь нелегка,

Пусть судьба на меня часто злится,

Но плывут надо мной облака,

И душа моя в небо стремится.

11-12 мая 2007 г.

Обрывки детских воспоминаний

Старинный фильм. Индийское кино.

Ворованные яблоки. И прятки.

Река по пояс, в полуметре дно.

И первая влюблённость без оглядки.

Открытки памятные кинозвёзд –

«Амфибии», «Бродяги», «Мушкетёров».

Страстей любви индийской перехлёст,

Бесплотная заоблачность актёров.

Приёмник рижский. Фикус. Патефон,

Поющий «Рио-Риту» и «Голубку».

И абажур – матерчатый плафон.

И дýши детства, рыхлые, как губки.

И очередь в подвале голубом

За молоком. И липкие конфеты –

«Подушечки», слепившиеся в ком.

Походы в лес за земляникой летом.

И сахара варёного луна,

Расколотая мамой на кусочки.

Коленки в ссадинах, как мякоть кавуна.

Игра в «синатры», «матери-и-дочки».

И дружные соседи. И лапта.

И ожиданье коммунизма втуне.

И кукурузный бум, и вся «лапша»,

Навешанная на судьбе-фортуне.

О, как была я счастлива тогда

Под музыку мечты, оркестра в парке,

Что вдруг судьба своё сказала «Да!», –

Позволив жить и мне в стране-подарке.

Что у меня два платья – не беда,

И туфельки, ободранные с носа,

И во дворе – «удобства» и вода,

И пахнут бедностью и дом, и папиросы

Соседа Сани, что был одноглаз,

Пел под гитару, всё равно что Визбор.

Из лампочек каких-то и пластмасс

Он мастерил свой первый телевизор.

А я крутилась возле, как юла,

Как вся материя со склонностью вертеться.

Я любопытно-любознательной была,

И некуда к тому же было деться.

Пустая площадь, рынок, сквер, дома.

Кинотеатр (не помню, хоть убейте).

На этажерке – странные тома.

Читать про Партию и Право? – пожалейте!

Учительница – «немка» и клеймо

Концлагеря (не нашего, чужого).

История про Золушку с Жэймо[6].

И эхо в церкви преданного Бога.

Всё это было. Поросло быльём.

И коммунизма блажь, и кукуруза.

И предприимчивым обобрана жульём,

Болеет Русь, и горько плачет Муза.

И в праздник новый города, страны,

Лишь издали вдыхая дух с шампуров,

Бредут вдоль мусорок, непраздничны, страшны,

Бомжи-бродяги, не слыхавшие Капура[7]:

«Абарайя-а-а-а-а!..

Абарайя-а-а-а-а!..».

12 июня 2007 г.

Теперь я вольная птица, или моя жизнь на пенсии

Я не из тех, кто решает о дне,

Каким ему быть, как вертеться.

Пусть он вызревает, как колос, во мне.

Каким дню быть, скажет мне сердце.

Возьмусь мыть посуду, глядишь, в голове

Какая-то строчка «гнездится»,