Раднесь - [55]

— Это был Куль, — вставил Михаил. — Он обычно так предпочитает перед людьми появляться.

— Хорошо, Варвара и Куль хотят, чтобы всё оставалось как прежде: чёрный амулет у Варвары, а светлый… Им всё равно у кого он будет, пусть хоть и у меня. И Куль предельно отрицательно относится к тому, чтобы мой амулет оказался у Варвары.

— Похоже, что так.

— Мой предок, шаман Хоза Лей, хоть он и давно умер, но сумел духом стать, чтобы настроить меня разыскать и забрать себе второй амулет. То есть третье — он бы хотел, чтобы я забрал амулет у Варвары.

— Но ведь сейчас это не важно, он ведь умер давно, не так ли?

— Всё-то оно так, да не совсем. Чёрный пёс! Что у Варвары был, по кличке Везувий. Я более чем уверен, он вполне явственно требовал, чтобы Варвара отдала амулет ЕМУ, то есть мне, больше некому! Более того, точно такой же пёс был у Хозы Лея. Он его звал Сэмыл, я это прекрасно помню, ведь всё произошло именно тогда, когда я у шамана в голове сидел.

— Что?

— Ну это длинная история. Я сначала не обратил внимания, а ведь Везувий как будто бы узнал меня при встрече у Варвары! Выстраивается вполне чётко и третья сторона в нашей запутанной ситуации — Хоза Лей, его собака Сэмыл в лице… в морде… нет, в лице Везувия хотят, чтобы оба амулета были у меня. И до встречи с Варварой, получается, я был с ними заодно.

— Сдаётся мне, что это и не пёс вовсе. Если сопоставить все факты, то это мой отец, Нум-Торум в обличье чёрного пса.

— Всё правильно, сынок, это был я!

Михаил резко обернулся, чтобы увидеть у себя за спиной в трёх-четырёх шагах то, что Артём рассмотрел буквально за мгновение до этих слов. Везувий, да, это был он, незаметно подкрался к мирно беседующим мужчинам, и, выждав, когда они сами до всего догадаются, позволил наконец им себя обнаружить. Он всё это время скрытно наблюдал и прислушивался к каждому слову Артёма и Михаила, о чём смутные ощущения беспокоили первого, а второй и не догадывался до сих пор. Больше маскировка не требовалась, поэтому чёрный пёс сначала превратился в яркую точку, а в следующий миг точка предстала перед ошеломлёнными товарищами в виде большого седого, но в то же время могучего старика. Седые волосы и такая же седая борода развевались вокруг точёного бледного лица с ярко голубыми глазищами. Эти всполохи ледяного огня были последнее, что запомнил Артём.

Слабак и неудачник

За маленьким оконцем луна серебрила снег на поляне перед избой и освещала далекие вековые сосны. Лунный свет отражался несказанной грустью бликами на полу скромно обставленной свет е лки. Посередине комнатки стояла детская кровать, любовно вырезанная умелыми руками мастера. Ребенок только что заснул, и молодая мать, стоя в нижней рубашке босиком, хотела уже прилечь рядом на лежанку, устланную звериными шкурами, как сзади послышались осторожный скрип половиц. Прасковья замерла от страха в предчувствии чего-то. Левая рука пришельца осторожно дотронулась до налитых грудей, а правая шершавой ладонью обхватив голые колени, стала медленно ползти вверх, скользя по бедру. Парася пыталась что-то сказать, но голос застрял в ее горле. Свекор уже, горячо дыша, обнимал ее голое тело. Тоска по мужской ласке затмила все чувства протеста, и она расставила пошире свои голые ноги.

Утром Прасковья, отводя взгляд от домашних, старалась замучить себя работой, думая, что все узнали о ее позоре.

Александр Архипович спозаранку поехал за дровами на дальнюю заимку, где с лета стояла заготовленная поленница дров, взяв с собой верного Рогдая — черно-белую лайку.

К вечеру Прасковья не находила себе места в ожидании свалившегося на нее ужаса новой встречи с обезумевшим от страсти свекром. И точно, когда весь дом затих во сне, Александр Архипович прокрался в комнатку Прасковьи. На этот раз похотливый старик с большим трудом овладел невесткой, которая не ответила на его ласки, твердо решив изменить отношения с родней мужа.

Прасковье было мучительно больно и погано на душе за вчерашнюю слабость. Она молила бога простить ее и заступиться перед любимым Алешей.

И, как будто, мать божья услышала ее мольбу, наказав пакостника, у которого взыграла татарская кровь далеких предков.

Было ещё темно, когда Александр Архипович после размолвки со свекровью стал собираться на розвальнях за сеном, собранным на дальних укосах в местах топких озер. Взяв, как всегда, ружье и любимую черно-белую лайку, Архипыч на Буланке направился в сторону зимующих копен. Собаку, чтобы она не выбилась из сил, ныряя в сугробах, хозяин посадил в легкие санки. Снег скрипел, и на душе от слаженной трусцы Буланки было спокойно. Почти рассвело, когда они подъехали к копнам, огороженным жердями от возможного посещения лосей и косуль. Александр Архипович подготовил сани и начал укладывать душистое сено. Шустрая лайка, обнюхивая ближайшие кусты, стала постепенно заходить с опушки вглубь чащобы. Вековые сосны в причудливых снеговых нарядах, как бы, наблюдали за трудом непрошеных гостей. До слуха Архипыча донесся знакомый лай, который переходил на злобные ноты. Зверь, — подумал бывалый охотник. Вскинув ружье, он направился на зов собаки. Из-за могучей ели Архипыч увидел снежный завал, торчащие коряги которой облаивала собака. Опытный охотник сразу определил — берлога. Она приметна и тем, что сверху из небольшой снежной впадинки струился парной воздух. Не время, — подумал зверобой, но резвая лайка, увидев хозяина, взобралась на вершину завала и сунула морду в логовище спящего медведя. Все произошло в считанные секунды. Собака провалилась, послышалось сопение, рык, страшный рев и собачий визг. Неожиданно из дыры показалась морда собаки и передние лапы. Собака скатывалась с вершины логовища, таща за собой кроваво черные кишки, которые выпадали из распоротого живота.