Радищев - [14]
Не неделю, не месяц, — девять месяцев продолжалось празднование коронации! Так дворяне, слетевшиеся в Москву со всех концов Российской империи, праздновали утверждение своих «вольностей». Что ж, у дворянства были основания радоваться. Тотчас по воцарении Екатерины на дворянство посыпались щедроты и милости. Восемнадцать тысяч казенных крестьян были розданы пособникам дворцового переворота.
Впрочем, и народ не был обойден царским вниманием. В указе, подписанном Екатериной через неделю после восшествия на престол, говорилось о том, что, «взошед на престол по единодушному желанию сынов российских, имея матернее попечение о благополучии отечества, стремясь облегчить тягость народную, повелевается отныне соль продавать десятью копейками меньше каждой пуд…»
Не нужно было обладать особой прозорливостью, чтобы понять, что «золотой век» пришел не для мужика, а для барина…
Радищев не мог не знать через Аргамаковых о замечательном сатирическом произведении Сумарокова— о его «Хоре ко превратному свету», написанном специально для маскарада «Торжествующая Минерва» и в полном своем виде не допущенном к исполнению. В этом «Хоре» есть резкие строки, относящиеся к крепостному праву:
Радищеву шел четырнадцатый год.
Московские коронационные торжества неожиданным образом отразились на его судьбе.
Во время пребывания Екатерины и ее двора в Москве он, по ходатайству Аргамакова, был зачислен в пажи.
Вместе с царским двором Радищев приехал в Петербург.
Он увидел «град преузорочный», воспетый Ломоносовым и Сумароковым.
Как впоследствии Державин в своем «Шествии по Волхову российской Амфитриты»[38], он увидел встающие над «зерцалом Бельты» мраморы и граниты, дремучий лес мачт у камнетесанных берегов, цепь пристаней, красоту зданий, торжищ и стогнов, красивость и блеск злачных рощ и гуляний [39].
Приезд из глуши саратовской вотчины в Москву был немалым событием в его детской жизни. Переезд из Москвы в Петербург в отроческом возрасте был событием еще более значительным.
Внезапно Радищев был перенесен в совершенно новый для него мир: он очутился при дворе Екатерины!
Года за четыре до этого другому мальчику, Фонвизину, довелось побывать в Петербурге, куда его привезли в числе лучших учеников университетской гимназии.
«После обеда в тот же день были мы во дворце на куртаге[40], — вспоминал впоследствии Фонвизин, — но государыня[41] не выходила. Признаюсь искренно, что я удивлен был великолепием двора нашей императрицы. Везде сияющее золото; собрание людей в голубых и красных лентах, множество дам прекрасных, наконец, огромная музыка, — все сие поражало зрение и слух мой, и дворец казался мне жилищем существа выше смертного. Сему так и быть надлежало: ибо тогда был я не старее четырнадцати лет, ничего еще не видывал, все казалось мне ново и прелестно…» [42]
Петербург XVIII века. Невский проспект.
Радищеву только первое время все во дворце казалось «ново и прелестно». То, о чем Фонвизин рассказывает, как о коротком полусказочном видении, поразившем его мальчишеское воображение, стало для Радищева со временем привычной обстановкой, жизнью, бытом, обязанностью, — к тому же обязанностью довольно скучной и утомительной.
Очень скоро за внешним блеском и пышностью дворцовой, «улыбательной» жизни проступили ее темные стороны.
Первое время по воцарении на русском престоле немецкая принцесса болезненно ощущала шаткость своего положения. Один из иностранных дипломатов писал в своем донесении: «Интересно смотреть в приемные дни при дворе на трудные усилия, которые делает императрица, чтобы нравиться своим подданным». Несколько позднее он доносил, что по собственному признанию императрицы у нее кружится голова «от сознания, что она императрица», и что «никогда еще двор не был так терзаем партиями, они растут с каждым днем…»[43]
Несмотря на нищету в стране, на разорение народа, двор поражал своей пышностью. Князь Михаил Михайлович Щербатов, ученый-историк и блестящий публицист своего времени, один из наиболее ярких представителей аристократической оппозиции Екатерине, писал в памфлете «О повреждении нравов в России», направленном по адресу Екатерины и ее двора:
«Двор, подражая или, лучше сказать, угождая императрице, в золототканные одежды облекался, вельможи изыскивали в одеянии все, что есть богатое, в столе — все, что есть драгоценное, в питье — все, что есть реже, в услуге — возобновя древнюю многочисленность служителей, приложили к оной пышности в одеянии их. Экипажи заблистали золотом; дорогие лошади, не столь для нужды, как единственные для виду, учинились нужны для вожения позлащенных карет. Домы стали украшаться позолотою, шелковыми обоями во всех комнатах, дорогими мебелями, зеркалами и другими. Все сие доставляло удовольствие самим хозяевам, вкус умножился, подражание роскошнейшим нарядам возрастало, и человек делался почтителен по мере великолепия его жития и уборов…»
Недаром иностранцы, посещавшие Россию во времена Екатерины II, удивлялись невиданной роскоши, царившей при петербургском дворе.
