Радио Хоспис - [2]

– Мне очень жаль, – не дала договорить темнота, – но мы обнаружили Анатоля Бекчетова мертвым. Там уже работают наши эксперты, и если вы хотите увидеть… Но, по их словам, он мертв уже третий день. Судя по всему, сознание на некоторое время вернулось к вашему отцу, и, когда голод снова пришел, он прибил левую руку и ноги железнодорожными костылями к полу. Потом, видимо, пытался перегрызть прибитую руку, но уже был слаб. Да и… вы же знаете, как выглядит тело вампира спустя три дня…

– Я могу выйти из машины? – спросил Стас, и на последнем слове его голос дрогнул.

– Да, я предупредил оцепление. – Человек в черном отошел в сторону, давая возможность Стасу открыть дверь полностью. Морось вдруг ошпарила лицо Стаса холодом. То ли ветер все-таки прорвался в лабиринты Периферии, то ли воздушные массы перемещались здесь по своим законам.

– Я бы… я не хочу видеть его таким, – подумав, сказал Стас. – Когда можно будет забрать тело из вашего морга?

– Думаю, завтра к полудню. Мы могли бы переслать его на адрес вашего Управления.

– Да… Спасибо, это было бы… А вы не выяснили, как он заразился?

Человек развел руками, и свет фонарей прошелся по стволу автомата, теряясь в отверстиях для отброса газа.

– Боюсь, что мы этого никогда не узнаем. Скорее всего, был укушен во время одной из экспедиций за Стену. Вы же знаете, он был сторонником экспансии, постоянно участвовал в экспедициях по поиску пригодных для жизни районов. Так что… – Человек зябко повел плечами и снова развел руки. Было и правда холодно…

– Ясно! – Стас кивнул и огляделся, пытаясь выхватить в этой картине какую-нибудь деталь, знакомую с детства. Но умирание не оставило даже такого нелепого утешения. – Наверное, я здесь больше не нужен…

Он медленно сел в машину, потом, выглянув, предложил человеку:

– Хотите, оставлю вам свой термос? Там есть еще немного… относительно горячего кофе…

* * *

Он почти ничего не чувствовал, покидая тесные улицы Периферии. Не было боли, не накатывали волны печали, не давила тоска. Тот единственный срыв в голосе во время разговора с солдатом оцепления – вот и вся его реакция. А теперь в груди Стаса росла абсолютная пустота, неправильная, подменяющая реальность искусственным спокойствием, из которого тем не менее трудно было выбраться.

«Иногда искусственное реальнее настоящего, но верить ему не стоит. Доверять ему не стоит. Впрочем, со временем ты это поймешь, Стас, ты это осознаешь и научишься различать. Пока же поверь мне на слово…»

Он верил, и он научился, но сейчас так было проще. Да, неправильно, но проще, потому что он же человек, черт побери, он слаб. И если он допустит в себя правду, если даст себе право в нее поверить, принять ее, то придется останавливать «Студебеккер» прямо посреди пустынной трассы, вываливаться на асфальт под ледяной ветер «Санта-Моники» и выть, биться головой, рвать волосы, пытаясь осознать неосознаваемое, принять невозможное, смириться с непосильным… Но он не остановил «Студебеккер», не изменился в окаменевшем лице. Только иногда прищуривался, усилием воли отгоняя от себя видение обветшавшего особняка. Он не желал, отказывался пропитываться этим воспоминанием и тем же усилием воли вызывал другое воспоминание – того дня, когда он, курсант-выпускник, покидал дом приемного отца. В тот год папа приказал слугам покрасить дом в светло-серый и белый цвета, и так же были окрашены обе беседки во дворе и чайный домик. В тот день ненадолго отступила осень и перестал лить дождь. Тучи расступились, и скупое октябрьское солнце затопило город, тысячу раз отразившись в лужах, окнах, витринах. Тогда здесь еще был город, здесь жили люди и никто не называл эти места Периферией. Чуждая новая природа не пыталась наложить свою лапу на владения человека, и человек… человек жил.

Стас помнил этот момент, помнил очень хорошо. Худощавый, несмотря на вынужденную трость удерживающий надлежащую осанку и наклон головы, отец стоял в дверях и следил за отъезжающей машиной. Откуда-то доносился едва различимый мотив Фреда Астера, и мир был красив как никогда. В этом мире нужно было жить, в этом мире и жили. И таким желал оставить в своих воспоминаниях дом отца Стас. Но приходилось все чаще щурить глаза, потому что врывающееся воспоминание лишенных стекол оконных проемов грозило растопить искусственную пустоту и выбросить воющего водителя на асфальт.

Дождь тем временем становился все сильнее, отбросив учтивость и принявшись в полную силу хлестать осмелившийся бодаться с ним автомобиль. Дворники сновали туда-сюда, силясь разогнать потоки воды, а «Санта-Моника» кружила вокруг дождевые водовороты. Поэтому, заметив в дожде пульсирующий неон вывески дорожного бара, Стас поторопился свернуть с дороги. Призывно светились окна бистро. За столиками сидели хмурые люди, и кухня, скорее всего, оставляла желать лучшего, но чем это было хуже одиночества в стремнине набирающего силу дождя? Стас припарковал машину на свободном месте и, придерживая шляпу, побежал к бару. И за несколько шагов успел основательно вымокнуть. Давненько он не попадал под такой дождь, а впрочем, там, где он жил и работал, климат был мягче и дожди не такие холодные. Периферия – здесь всегда все не так, и, если сравнивать с какими-то другими районами, сравнение будет не в пользу этих мест.