Радиевые девушки - [34]
Однако матери двух маленьких детей от возможности ковылять с тростью толку было мало. Ухаживать за Робертом и Хелен после этого стало еще сложнее. Скорее всего, Кинте помогала ее сестра Альбина, которая до сих пор не обзавелась своей семьей. Теперь сестры жили всего в 15 минутах ходьбы друг от друга в Орандже.
К облегчению Кинты, столь радикальное лечение, казалось, стало приносить свои плоды: «Этот гипс унял боль, и мне стало немного лучше», – вспоминала она. Она старалась не думать о том, что происходит под гипсом, о том, что, как она начала подозревать, «одна нога скукожилась и стала короче другой». Гипс не снимали долгие девять месяцев. Лето сменила осень, и, заметив улучшение, Кинта была благодарна лечению доктора Хамфриса, которое вроде бы помогло.
Время для благодарностей настало самое подходящее. В День благодарения, 27 ноября, Хейзел Кузер наконец выписали из больницы Нью-Йорка, разрешив ей вернуться в Орандж, чтобы побыть с Тео и своей матерью Грейс. Собравшись вместе, они старались быть благодарными за то, что она хотя бы дома.
Она, однако, больше уже не была собой. Она «так ужасно страдала, что казалось, это затронуло и ее разум». Священник Карл Куимби, посещавший семью, чтобы принести им духовное утешение, сказал: «Она переносила нестерпимые муки».
Пожалуй, самым большим благословлением – если думать в первую очередь о Хейзел, – стало то, что в четверг 9 декабря 1924 года она наконец ушла из жизни. Она умерла в три часа ночи у себя дома, рядом со своим мужем и матерью. Ей было 25. К моменту смерти ее тело находилось в столь удручающем состоянии, что родные не позволили друзьям увидеть ее на похоронах.
Властям о ее смерти сообщил Тео. Именно Тео организовал бальзамирование ее изуродованного тела и похороны, состоявшиеся 11 декабря на кладбище Роздейл. Это все, что он мог сделать напоследок для нее, для женщины, которую любил с самого детства.
Он не хотел думать о будущем; о том, что его лишили права выкупа закладной на дом; о том, что его отец обнищал, помогая ему и Хейзел с оплатой счетов. К моменту ее смерти Тео-старший потратил все свои сбережения. Медицинские счета – за госпитализацию, рентгеновские снимки, услуги врачей, вызовы на дом, лекарства и транспортировку в Нью-Йорк – в общей сложности составили почти 9000 долларов (125 000 в пересчете на современные деньги). Семья полностью разорилась, и все это было зря.
Кэтрин Уайли из Союза потребителей, которая поддерживала связь с семьей Хейзел, продолжая отстаивать интересы красильщиц циферблатов, сочла эту ситуацию невыносимой. Раздраженная бездействием властей, она стала вести работу по двум направлениям. Во-первых, она написала доктору Алисе Гамильтон, гениальной ученой, считавшейся основателем промышленной токсикологии, которая всегда боролась за права людей, пострадавших на производстве. Гамильтон стала первой в истории женщиной-преподавателем Гарвардского университета, и деканом ее факультета оказался Сисл Дринкер.
Гамильтон ничего не знала про отчет Дринкера о заводе в Орандже, поскольку, хотя Роедер и использовал его, чтобы развеивать страхи своих сотрудников и оправдывать отказ компании помогать заболевшим женщинам, Дринкер все еще нигде его официально не опубликовал. Таким образом, получив от Уайли письмо и совершенно не зная о конфликте интересов, Гамильтон с энтузиазмом выразила желание, чтобы Союз потребителей взялся за эти дела, пообещав «оказать любую необходимую поддержку». Гамильтон писала: «Исходя из того, что я слышала по поводу позиции компании, могу сказать, что они ведут себя крайне бессердечно».
Она предложила провести собственное исследование в качестве «особо уполномоченного следователя».
Второй линией нападения Уайли стало обращение к доктору Фредерику Хоффману, 59-летнему статистику, специалисту по производственным болезням, работавшему на страховую компанию Prudential Insurance. Ознакомившись с письмом Уайли, Хоффман начал опрашивать пострадавших. Первым делом, по настоянию Уайли, он обратился к Маргарите Карлоу.
Миновал уже почти год с тех пор, как Маргарита в канун Рождества обреченно направилась к стоматологу. Когда Хоффман пришел к ней в декабре 1924 года, то обнаружил девушку «в плачевном состоянии, на грани жизни и смерти, без каких-либо надежд на будущее». Он просто не смог остаться равнодушным. Еще до конца года Хоффман, как уважаемый специалист по производственным болезням, написал президенту Роедеру в USRC письмо в довольно резких выражениях. «Если бы эта болезнь подлежала компенсации, то я сильно сомневаюсь, что вам удалось бы избежать ответственности, – многозначительно подчеркнул он. А затем добавил: – То, что ее признают подлежащей компенсации со временем при появлении новых подобных случаев, должно быть самоочевидным».
Предупредительный выстрел прозвучал – и для красильщиц циферблатов из Оранджа это было только начало. Маргарита в особенности не могла перестать думать о том, что полностью отдала себя компании – и вот какой монетой они ей отплатили. Ее оставили не у дел, без единого лишнего цента, чтобы облегчить страдания. И не только ее: в похожей ситуации оказались и ее подруги.
