Ради усмирения страстей - [12]

– Я слышала это, – сказала она, – от Гюнтера Великолепного, хотя не такой уж он и великолепный в сравнении с Друкенмюллером, ведь тот даст ему фору и по голубям, и по кольцам.

Она сделала паузу и заказала две рюмки бренди. Мендл потянулся к ней, но руки ее не коснулся:

– Если вы не возражаете, если это не будет большой наглостью с моей стороны. – Он указал на графин и покраснел, вспомнив нотации ребе о пагубности чревоугодия.

– Отличный выбор, отличный. С удовольствием. – И стукнула пустым бокалом о полированную столешницу (такого насыщенного коричневого цвета, что, казалось, это бренди из ее рюмки просочился сквозь стекло и впитался в доски стола). С тех пор как трость мекильского ребе конфисковали, Мендл не видал подобной роскоши.

– Бармен, и еще шотландского виски. Лучшего.

Бармен принес три бокала, и музыкантша вылила добавочную порцию бренди себе в бокал. Она пила молча. Мендл, не произнося ни слова, поднял бокал за ее здоровье и после благословения хлебнул виски, впервые за долгое время. Подождал, когда смолистый дух ударит в голову – он надеялся, что, если подольше смаковать напиток, задержать на языке и не сразу глотать, а дать сначала растечься, то, может, он пропитает нёбо, как деревянные доски бочки. Может, тогда удастся сохранить это тепло и покой на все то время, что Бог попустил им страдать.

– Короче, Гюнтер примчался к нам сразу после представления в самых верхах, где его ассистентке красавице Лейне жена одного чиновника рассказала в дамской комнате про фокус с поездами – вот это настоящие чудеса. Они приезжают полные – так плотно набитые, что детей заталкивают поверх голов взрослых, когда для взрослых больше нет места, а возвращаются назад пустые, как будто там никого и не было.

– А евреи как же? – спросил Мендл. – Что с ними происходит?

– Ловкость рук, – ответила она, плеснув виски на стол и делая пассы, как во время представления. – Классическая иллюзия. Вот они есть, вот их нет.

По словам той чиновницы, увидевшие это падают в обморок – так их потрясает масштаб этой иллюзии. Миг – и волшебник стоит, перед ним поле, забитое евреями, а потом ничего. – И она помолчала для пущего эффекта – зная законы театра не понаслышке. – И поезд пустой. Волшебник остается на платформе один. И никаких следов – только обычное облачко дыма. И этот фокус, облачко за облачком, он повторяет двадцать четыре часа в сутки.

Как только Гюнтер узнал об этом, он и думать забыл о Друкенмюллере с его голубями, а все его мысли были о том, что ему рассказала Лейне. Сядет, бывало, в баре и пытается повторить этот фокус с кроликами – превращает своих серых ушастиков в разноцветные облачка – когда розовые, когда фиолетовые, а иногда просто серые. Клялся, что не остановится, пока не освоит этот номер в совершенстве. Хотя он знал, ясно же, что у него ни за что так классно не получится, как с еврейскими поездами. Я так и сказала ему, когда он спросил, что я думаю по этому поводу. Гюнтер, говорю, чтобы добиться выдающегося результата, одной ловкости рук мало. И в этот момент Мендл почувствовал ее руку на своем колене.

Потратив чуть-чуть времени лишь на то, чтобы допить виски, Мендл поспешил в вагон к махмирцам и пересказал ребе жуткую историю, которую только что услышал. Мендл был у ребе любимчиком. Пусть не всегда прилежный в служении Богу, Мендл был исполнен Его духом, и ребе это видел. Вот почему он пренебрег запретом на сплетни и воспринял всерьез совершенно невероятный рассказ своего ученика.

– Быть такого не может, Мендл! – сказал ребе.

– Их жестокость не знает границ! – возопила вдова Рейзл.

Ребе сидел молча несколько минут, думая о событиях последних лет и о загадочной судьбе всех тех, кто исчез до них. И решил: должно быть, так оно и есть, как рассказал Мендл.

– Опасаюсь, – сказал он, – что эта сплетня, которую принес Мендл, чистая правда. Учитывая, насколько она важная, в данных обстоятельствах повторять эту пустую болтовню не грех. – Ребе поглядел на летящий за окном пейзаж и подергал за свою несуществующую бороду. – У нас нет другого выхода, – сказал он. – Только одно нам остается…

Последователи махмирского ребе все обратились в слух.

– Будем кувыркаться.

В детстве Мендл бывал в цирке. Во время трехдневных гастролей он пробирался в шатер, не пропуская ни одного представления, – прятался под полукруглыми скамьями, смотрел в просветы под ногами тех зрителей, у кого они не доставали до посыпанного сеном пола.

И хотя его память не удержала ни одного номера или смелого трюка, он – помимо сверкания блесток в самых неожиданных местах – запомнил, как убедить других артистов, что они настоящие гимнасты. Секрет прост: нужно выкрикнуть одно только слово: «Ап!» Усвоив это слово, махмирцы высыпали в коридор и принялись упражняться.

– Еще время от времени надо хлопать в ладоши, – сказал им Мендл.

Ребе был в преклонных летах и потому больше хлопал и кричал «ап», а не прыгал.

Кто бы мог подумать, что у вдовы Рейзл руки гнутся во все стороны и что Шмуэл-Берл может ходить на четвереньках вверх тормашками, точно краб? Мендл пытался подтянуться на багажной полке, упал и расхохотался, лежа на полу. Остальные тоже засмеялись, напряжение спало. В их вагоне в конце поезда царило веселье. Голова шла кругом при мысли о том, какой выход даровал им Господь. Они смеялись не как обреченные, а как свободные люди в свободной стране.