Ради тебя - [4]

— Будет. Еще как будет!

Никольский, посасывая трубку и щурясь, стоял перед немцем и рассматривал его, как рассматривают что-то в музее.

— Готовы? — спросил Бадяга. — Сдайте назад.

Когда все отошли от просеки, Женька дернул за веревку, которая была привязана к полотняной тесьме на шплинте противотанковой гранаты. В танке грохнуло, и из люка плеснулось зарево, но дыма было не много, и все остались довольны — дым мог привлечь немцев: никто ведь не знал, были ли немцы поблизости или их не было. Бадяга жердью столкнул крышку люка, она захлопнулась, и дым перестал идти.

Они шли ромбом: впереди Бадяга с пулеметом, чуть сзади, правее и левее его, шли Никольский и Песковой, в затылок им шли Тарасов и Женька. Тыльным углом ромба был Батраков. В центре ромба шел немец, а за ним в пяти шагах — Кедров.

Не останавливаясь, они прошли еще километра четыре, прислушиваясь и к шорохам леса и к гулу фронта. Гул не перемещался, и они поняли, что немцам удалось остановить наступление, и подумали, что им здесь нельзя ждать, спрятавшись где-нибудь, когда свои продвинутся, свои могли не продвинуться и за месяц.

Немцы попались им еще только раз, когда они вышли к широкой, хорошо накатанной дороге, пересекавшей лес. По дороге проходила колонна: машины с пехотой, танки, самоходки, пушки на прицепах. Немцы в грузовиках сидели молча, устало нахохлившись, спины и каски их были забрызганы грязью, грязь успела высохнуть, машины и танки тоже были грязными, и они поняли, что колонна идет откуда-то из фрицевского тыла. Каждый из них подумал снова, что надо идти и идти и постараться перейти фронт, пока на переднем крае еще нет сплошной линии окопов и пока немцы не успели наставить повсюду постов и секретов.

Они подождали, пока колонна прошла, перебежали дорогу, отошли от нее подальше и остановились у родника.

— Надо поесть, — сказал Песковой.

Никольский посмотрел на часы.

— И передохнуть. Сейчас только два.

Пленный повернулся к Кедрову.

— Снимай, — скомандовал Кедров.

Немец снял мешок, сел рядом с ним и вытер пот. Он подождал, пока все напьются, потом лег над родником и долго пил мелкими глотками, согревая воду во рту.

— Так петухи пьют, — объяснил им Бадяга.

— Этот уже ощипанный, — сказал Песковой.

Никольский выковырнул из трубки пепел.

— Долго ли надо, чтобы перья отросли?

— У этого могут и не отрасти, — сказал Батраков.

Кедров пристально посмотрел на немца.

Немец откашлялся, опустил голову, помедлил и стал снимать сапоги. Он снял и носки и, черпая пригоршнями из родника, обмыл натертые до пузырей ноги.

Женька расстелил палатку. Бадяга вытряхнул из мешка Горохова еду и фляги и стал резать своим длинным, в три ладони, узким, но очень толстым у обушка самодельным ножом хлеб и открывать банки. Он резал жесть, как картон. Банки подавал ему Песковой. Он подавал их и глотал слюну — от запаха мяса у него сосало в желудке.

— Курица, — бормотал он. — Снова курица. Снова курица. Любят фрицы курочек. Ну-ка, Женька, дай эти плоские. Так и знал — рыбная. Шпроты? Нет, шпроты должны быть желтые, я помню с гражданки. А эти белые.

— Сардины, — сказал Никольский.

Женька заглянул в мешок.

— Больше плоских нет. Сало будем?

Бадяга соскреб ножом с сала соль.

— Резать все?

Кусок был большой и толстый, с хорошую книгу.

— Режь, надо поесть как следует, — сказал Никольский.

Батраков достал из своего мешка квадратную банку американских консервов.

— На, открой и эту.

Бадяга, прижав банку к животу, срезал с нее дно и понюхал консервы. Консервы были красные и отдавали кислым.

— Из чего они их делают? — спросил он.

— Из кита, — ответил Песковой. — Давайте, садитесь.

Все сели или прилегли вокруг палатки, а немца Кедров положил так, что он был на виду.

— Из чего? — переспросил Бадяга.

— Из кита, — повторил Песковой. — Видел такую рыбину? Плавает, а детенышей рожает и кормит молоком.

Никольский отвинтил пробку на фляге и понюхал.

— Шнапс. Дерьмовый шнапс. И это — в CC!

— Сейчас им не до коньяка, — сказал Батраков.

— Нет, — сознался Бадяга. — Не только не видел, но и не слышал.

— А ты шерсть в ушах остриги, — сказал Песковой. — Подрежь еще хлеба.

Он отвинтил пробки и на остальных трех флягах.

— Давайте кружки.

— Мне не лейте, — отказался Женька.

— Я тебе на два пальца, — сказал Никольский.

Женька покрутил головой.

— Мне и на два пальца не надо — шнапс воняет.

Кедров взял свою кружку.

— Ты, когда пьешь, не дыши.

— Надо помянуть Валерку, — сказал Тарасов Женьке. — Аль ты не русский?

— По полной? — спросил Никольский.

Песковой поболтал фляги.

— Хватит.

Женька подставил свою кружку.

— На два пальца.

Никольский разлил шнапс, взял кружку, и остальные тоже взяли свои.

— Ну… — Никольский помедлил, посмотрел вниз, потом поверх сосен, глаза его сузились, словно он увидел не только Горохова, но и тех скрюченных, сгоревших за броней танка. Потом он посмотрела на немца. Немец лежал неподвижно.

Все тоже несколько секунд смотрели кто куда.

— Ну, пухом им земля. — Никольский выпил, и все выпили вместе с ним.

Они ели, соловея от сытости и усталости. Усталость входила в них с каждым глотком спиртного и каждым глотком еды.

Потом они курили, лежа тут же у палатки.