Ради тебя - [30]

Ужин он подшиб у зенитчиков, в двадцать ноль-ноль был у штаба и протолкался у виллисов, пока его не позвали.

— Держи! — сказал штабной старшина и сунул ему под ноги чемодан. — Тебе, тебе, фефёла. Отпускной паек. Генеральский, учти мою доброту!

Щедрых старшин не бывает, он знал точно, и этот трофейный чемоданчик под кожу, приличного размера и веса, он взял как должное: старшина выполнял приказ, а насчет доброты просто заливал.

— Учту. На всю жизнь запомню.

На армейский аэродром они приехали в полночь, подождали еще часик, погрузились в дуглас и полетели.

Самолет был полон генералов и офицеров, из солдат были только он, второй конвойный и младший сержант, который летел получать звездочку героя. Они с пленным сидели в хвосте на алюминиевой скамейке. Немец дремал или делал вид, что спит, а он хотел посмотреть, как это выглядит земля сверху, но иллюминаторы были от него далеко, да в них, собственно, ничего не было видно, одна темнота.

Раз они где-то садились, самолет пил бензин, все, кто летел, отошли от него и курили, разговаривая о Москве. Он, второй конвойный, младший сержант и фриц тоже курили, но о Москве не говорили, вообще не говорили.

В Москве их ждали.

Когда оба мотора самолета затихли, стрелок-радист открыл дверь, и он увидел небольшую группу офицеров, и дальше за ними крытый додж-три четверти и эмку.

Стрелок-радист спустил с самолета лестничку, и парень из комендантского взвода сошел на землю, держа автомат наизготовку. За ним сбежал лейтенант, потом сошли генерал и адъютант. Лейтенант крикнул, чтобы сходил немец, и он сошел за немцем последним.

Генерал сказал ему: — Капитан тебя посадит на поезд. Счастливо, Кедров. Вернешься — зайди ко мне. Буду ждать, — пожал ему руку, ушел с московским подполковником к эмке и уехал.

Два московских офицера, лейтенант и парень из комендантского взвода повели фрица к доджу. Фриц шел неторопливо, держа руки за спиной, и щурясь, хотя солнца не было, смотрел по сторонам.

Самолет снова запустил моторы и покатил к ангарам, где стояло много других самолетов-истребителей, похожих на сидящих на земле ос, дугласов и кукурузников. На некоторых самолетах и под ними ковырялись техники, другие самолеты были зачехлены, еще другие готовы были лететь хоть сейчас.

Адъютант щелкнул по его шмайсеру.

— Разбери и спрячь в чемодан. И вообще — разоружись. В Москве все это не нужно, будут глаза пялить.

Он отомкнул магазин и открыл чемодан. Чемодан был полон продуктов. При адъютанте было неудобно рассматривать их, он только заметил банки с консервами, две палки копченой колбасы, флягу (наверное, с водкой), пачки печенья и еще свертки и кульки. Достав из вещмешка грязное полотенце, он завернул в него шмайсер, положил его поверх продуктов и, прижав коленом крышку, защелкнул замки, а магазин и еще два запасных спрятал в вещмешок. Он спрятал туда же и гранаты.

— А что здесь нужно?

— Что? — переспросил адъютант. — Заправку по форме, чищеные сапоги, приветствовать старших и наготове документы. Другим — тебя это пока не касается, быть всегда побритым. Имей в виду: здесь строго. Чуть что — и в комендатуру.

— А потом?

— Потом? Потом полы мыть, и часика три строевой. Устраивает?

— На обратном пути — ничего, — ответил он.

Адъютант засмеялся.

— На обратном пути можно, конечно, и не торопиться. Мы по тебе не соскучимся.

«Я по вас тоже не соскучусь», — подумал он, но сказать не решился: от адъютанта сейчас зависело, как скоро он выберется из этой Москвы.

Пришла та же эмка. Адъютант, как маленький генеральчик, расселся на переднем сиденье, а он устроился со своим чемоданом и мешком сзади, и ехал, как туз. «Здорово повезло с этим фрицем, — думал он, — если бы не фриц, не катиться бы по Москве так уютно на сиденье из желтого хрома». Он трогал носком сапога полный чемодан продуктов — да каких продуктов! Таких продуктов у него никогда не было. Нет, если бы не фриц, не катиться бы ему с кучей денег, отпускным билетом на десять дней без дороги и новеньким орденом Отечественной войны II степени. Сам он цел, на нем ни царапины, а на улице теплынь, впереди лето и до фрицев тысяча километров. Он подумал, что мать будет рада и продуктам, и деньгам. «Черт! — сказал он себе. — Вот это подвезло! Если еще адъютант, и правда, посадит его в поезд… Ага, вокзал! Приехали. Ну — последний бросок…»

Адъютант сказал ему: «Жди», — и ушел к коменданту. Сколько времени ходил адъютант, он не знал, потому что хорошо уснул на этом желтом хроме, привалившись спиной в округлый угол между подушкой сиденья и окошком. Адъютант передал его старшине с чубом, по-казацки выпущенном на козырек фуражки, и умчался.

Вокзал был набит под самую завязку. Около дверей на перрон жалась такая толпа, что пробиться через нее было невозможно, но старшина повел его в комендатуру, там на скамейке под охраной сидело несколько солдат без ремней и без погон, и на перрон они вышли служебным ходом.

На втором пути, уже под паровозом, стоял «пятьсот веселый» — четыре пассажирских вагона и десяток товарных, набитых тоже под завязку. По перрону парами разгуливали патрули, несколько их караулили дверь, через которую пассажиров цедили из вокзала.