Ради тебя, Ленинград! - [6]
Ждешь, убеждая себя надеждой: еще час-другой, и привезут муку! Поэтому не выключаем печь. Часть людей следит за закваской. Для ее роста необходимо тепло и чистая, без примесей мука. Такой муки сейчас нет в Ленинграде.
Новенькие обмазывают подики[3] «бадаевским кофе». Так мы зовем маслянистую землю, которую собрали вскоре после пожара возле Бадаевских складов. Земля там пропиталась расплавленным жиром и сахаром.
Первое время «бадаевский кофе» возили на саночках домой. Заваривали кипятком, ждали, когда осядет земля, и пили горячую, подслащенную, с жиром жидкость. Сейчас «кофе» поступает только на хлебозавод.
Если наполнить тестом подик, то верных 10 пайков испечешь. Три таких подика — и дистрофийный барак продержится еще сутки. 30 пайков — это 30 жизней, гаснущих во дворе хлебозавода.
С тех пор как началась блокада, к нам поступает только ржаная мука. Она дает больше припеку. Когда же привезут муку?
Перед войной я слышала историю выпечки бородинского хлеба. Рецепт его изготовления придумали в женском монастыре, построенном недалеко от места Бородинской битвы. Строился монастырь княгиней Тучковой в память о муже, погибшем в сражении с французами. Упорная была княгиня. Много сил положила, чтобы добиться у царя разрешения на постройку. Строила монастырь на свои средства. Но не о ней пошла в народе слава, а о хлебе, который стали печь в монастыре. Хлеб ржаной, да такой, что любой пшеничный каравай отдашь за него.
Довелось мне видеть рожь под Бородином — густую, дружную, прокаленную солнцем. Колосья колыхались до самой засиненной кромки леса на горизонте. И шел от них чудесный, добрый, всесильный запах хлеба. Радостно было идти по тропинке, проложенной среди сплошного золотого моря. Лишь кое-где из колосьев озорно выглядывали васильки.
А над рожью, в самой глуби неба, круг за кругом ходил коршун, Распахнул хищные крылья и парил, высматривая добычу. И вдруг стал падать прямо на меня.
На тропинку из ржаного моря выскочил зайчонок — серый комок с солнечными крапинками. Удивленно вздыбил уши у самых моих ног и совсем не замечал опасности сверху.
Не рассчитал коршун, что зайца мог выручить человек. Тяжело было хищнику расстаться с верной добычей. Коршун нырнул вниз передо мной и пошел над самыми колосьями, обсыпая спелое зерно крылом. А заяц, очнувшись, помчался во весь дух по тропинке впереди меня…
Размечталась я о бородинском хлебе, а не упомню его рецепт. В памяти держится лишь тот, что пекли мы в последний раз три дня назад:
1. Целлюлоза — 25 %.
2. Шроты — 20 %.
3. Мука ячневая — 5 %.
4. Солод — 10 %.
5. Жмых (при наличии заменить целлюлозу).
6. Отруби (при наличии заменить шроты).
7. И только 40 % — ржаная мука!..
…Пора проверять закваску. Медлю, не решаясь подмешать в нее последний килограмм чистой ржаной муки.
Начальник смены Александра Наумова направляется ко мне и на полпути поворачивает обратно. Наконец, решившись, подходит.
— Что себя обманываешь? — говорит. — Иди, Шура, ставь тесто!
Поднимаюсь по лестнице и все жду — сейчас закричат: «Мука! Мука!» Но никто не кричит.
Полупустая самотаска ссыпает остатки муки. Механическая рука месильной машины поднимается, скребя о дежу. Замешивает тесто на самом донышке…
Скоро конец смены. Неужели и сегодня выпечки не будет? Наша бригада наверняка уже ее не проведет!
Спускаюсь вниз, чтобы отчитаться за смену, и вижу: цех пуст! С улицы доносятся крики. У выхода плачет Александра Наумова. А во дворе плотное кольцо людей окружило молодого парня-шофера. Чумазое, осунувшееся лицо поворачивается в замешательстве то в одну, то в другую сторону.
— Кончайте реветь! — растерянно просит. — Еще придут машины!
Привезли! Все-таки привезли!
Протискиваюсь к нему и хочу коснуться его руки.
— Да живой я! — отдергивает руку. — Что вы все трогаете? Лучше скажите, где машину разгружать?
Надо спешить с разгрузкой. Когда несла первый мешок, думала, упаду — сил никаких нет. И тут вспомнила я человека, который неделю назад упал перед проходной хлебозавода. В руках зажаты продуктовые карточки. Его отнесли в дистрофийный барак, согрели грелкой. Напоили «бадаевским кофе». Дали ложку мучной баланды. Открыл он глаза и понял — не дома он, а в чужом бараке. Встал на ноги и не может сдержать слез: «Карточки у меня на всех! Дома жена и двое ребят!..»
Как тут помочь? Одна надежда была, что хватит у него сил дойти. Не за себя ведь беспокоился — за других!
Встретила я этого человека через два дня на заготовке дров для хлебозавода. Все-таки отоварил он свои карточки, спас жену и детей…
Поэтому и я не имею права упасть! Ведь в этом мешке не просто мука. В этом мешке чьи-то жизни!
Так, убеждая себя, дошла до склада. Ссыпала муку в самотаску. Стою, не в силах перевести дыхание, и не узнаю заводской склад. Последние три дня он, словно вымерший дом, пугал мерзлой пустотой.
Тяжело ступали женщины с мешками на спине. Присыпанные мукой лица улыбались, а по щекам текли слезы.
После разгрузки все три смены пекарей собрались в цехе. Каждому хотелось своими глазами увидеть выпечку хлеба.
Наконец-то пущена первая месильная машина. Железная рука начала мять липкий слой теста. И вдруг у поставленной для замеса второй дежи смолк дозатор. Из него перестала поступать вода в муку.
