Ради тебя, Ленинград! - [20]

С Днем 8 Марта меня поздравил также Коля Мамочкин — юнга, которого я выхаживала накануне Нового года. Его принесли в палатку моряки-зенитчики. Колю ранило на льду во время бомбежки, да вдобавок еще и утянуло в воронку. Он был в тяжелом состоянии. У него одновременно началось воспаление среднего уха и воспаление легких. А потом наступило общее заражение крови.

Коля бредил, звал к себе мать, когда к палатке подъехала санитарная машина. Она должна была забрать раненых на берег.

— Безнадежен! — сказал про него врач. Я упросила оставить Мамочкина у себя.

— Только не уходите от меня! — просил юнга в минуты просветления. Санитары мои плакали, глядя на его страдания, но ничем помочь не могли. Все мы так хотели, чтобы он выжил!

Я делала инъекции спирта, лечила его красным стрептоцидом. Ни один врач не поверит, что этим можно остановить заражение крови.

И вдруг свершилось чудо: Коля Мамочкин стал поправляться. Мы это поняли, когда он вдруг спросил: «Какое сегодня число?» — «31 декабря», — ответила я. Наш пациент заулыбался: «Завтра мой день рождения!» Он родился как раз на Новый год. В палатке у 9-го километра ему исполнилось 18 лет.

Я подарила Коле две игрушки с новогодней елки — повара и собачку. Он радовался им, как ребенок. А Иван Чекушкин подсмеивался над ним: «Теперь, юнга, вас стало трое на одной койке: ты, повар и собака! Но обед ты все равно будешь получать на одного!»

Юнга в ответ дразнил его: «Караул! Щеки нос задавили!» Он подшучивал над Иваном, показывая, какое у него скуластое лицо.

Мамочкин плакал, расставаясь с нами. Обещал мне писать отовсюду. И вот я получила от него письмо:

«…Помните, какое было первое утро нового, 1942 года! За окном тихо-тихо. Не слышно ни одного выстрела — ни с нашей, ни с их стороны! Словно никогда и не было войны».

А я что-то и не припомню, чтобы такой день когда-то был. И даже не верилось, что когда-нибудь такой день настанет.

Однажды в палатку зашел посыльный от руководства ледовой дороги: «Комиссар вызывает!» У меня все похолодело внутри. Накануне у нас с комиссаром Иосифом Васильевичем Шикиным инцидент вышел. Распекал он раненого шофера, которого только что доставили в палатку санитары, а я при всех сказала: «Не приставайте к раненым! Им спокойствие нужно».

Шофер, как потом выяснилось, во время вражеского налета оказался виновником затора у моста через трещину. Но я тогда этого не знала.

Вошла я к комиссару ни жива ни мертва.

— Ольга Николаевна! — обратился ко мне И. В. Шикин. — Я пригласил вас, чтобы спросить: почему вы не вступаете в партию?

Я растерялась. По имени-отчеству меня здесь, на трассе, никто и не звал. Слишком маленькой считали и по возрасту и по росту. А насчет вступления в партию и подумать боялась.

— Я мало что сделала. Не заслужила еще, — ответила комиссару.

Шикин нахмурился.

— Вы знаете, сколько человек получили от вас помощь?

— Нет, не считала. Некогда считать, Иосиф Васильевич.

Тут он показал мне лист, вырванный из школьной тетради.

Я вспомнила, что Петр Кононов делал на нем какие-то записи.

Комиссар протянул мне этот листок. Я сразу узнала аккуратный почерк своего помощника-санитара. Пробежалась по листку глазами и не поверила тому, что прочитала. Выходило, что за пять месяцев в нашей палатке была оказана помощь 1893 больным, 564 обмороженным, 61 раненому, 57 провалившимся под лед. 33675 человек отогрелись у печурки от ладожской стужи.

— Пишите заявление о приеме в партию, — сказал комиссар.

Голос у меня осекся, я едва выговорила:

— А кто мне даст рекомендацию?

— Я! — улыбнулся Шикин.

— А еще кто?

— И те, кого вы спасли!

«Нет! — подумалось мне. — Это раненые меня спасли!..»

Конец ледовой трассы ( По воспоминаниям начальника политотдела Дороги полковника М. Д. Орловского )

Зимой 1941/42 года ледовая трасса работала 152 дня. За это время в Ленинград было доставлено более 361 тысячи тонн различных грузов, из них — 262 тысячи тонн продовольствия. Из города было эвакуировано 550 тысяч жителей и раненых, а также 3700 вагонов с оборудованием и культурными ценностями.

Из донесения Военному Совету Ленфронта

Солнце начало припекать в конце марта. В полдень у берега стала проступать вода. Ночью ее ненадолго придерживали заморозки, но с утра она снова бежала вслед за машинами по наезженной колее. Весна, возрождая все живое, несла гибель ледовой трассе.

Движение машин все чаще приходилось переводить с одной нитки на другую. Лед быстро уставал от нагрузок, его все больше заливало водой. Но растопить «Дорогу жизни» было не так-то просто. К концу зимы 1941/42 года толщина ладожского льда превысила один метр.

За сутки по озеру проходило до шести тысяч машин. Все они шли примерно по одной колее и своими колесами также нагревали лед. Дорога размягчалась, на ней появились рытвины и ухабы.

8 апреля сильно потеплело. В Ладогу с берегов хлынула талая вода. На заснеженном просторе озера нитки трассы совсем почернели и стали похожи на реки. Вода, покрыв автомобильные колеи, замаскировала на льду трещины, промоины и воронки. Ограждение вокруг опасных мест всплыло, а кое-где его отнесло далеко в сторону. Ездить стало тяжело. Машины шли по трассе, поднимая перед собой завесу из радужных брызг.