Ради сына - [67]

На этот раз он действительно собирался уйти. Но нет, снова вернулся.

— Я совсем один, и только потому, что ты боишься остаться в одиночестве.

Я так и замер. Эта подсказанная интуицией откровенность говорила о твердости Бруно и о том, какими чувствами эта твердость вызвана. Мне стало страшно, что я не совладаю со своим голосом, что он задрожит, и от этого у меня пересохло в горле. Когда Бруно был уже в дверях, я смог только выдавить из себя:

— Ну, если хочешь, мы поговорим об этом еще раз, на свежую голову.

К счастью, теперь его так и тянуло говорить об этом. Мало-помалу он осмелел; он, видимо, даже не столько стремился убедить меня, сколько сам хотел лучше во всем разобраться. Я выслушивал его, иногда задавал какой-нибудь вопрос или вставлял коротенькое замечание. Он не строил никаких иллюзий и смотрел на вещи очень здраво.

— Ты считаешь, что я слишком тороплюсь. Но в восемнадцать лет девушка совсем уже взрослая. Весь вопрос в том: или я не стану торопиться и у меня уведут ее из-под носа, или же я поспешу и в таком случае рискую наделать глупостей. — Он не оставляет мне времени подсчитать, сколько девушек можно найти хотя бы в одном только Шелле. — Ты мне, конечно, можешь сказать, что есть другие девушки. Но когда потеряешь голову из-за одной, другие уже не существуют. Глупо, конечно. Прямо как в песенке.

Когда-то я и сам думал так же.

— В конце концов, такая любовь — мечта моралистов, и если она встречается не так уж часто, как они об этом говорят, то все-таки гораздо чаще, чем это принято думать. Вот я смотрю на своих приятелей. Не больше трети из них ждут, когда настанет их время, другие живут в свое удовольствие, а третьи уже обзавелись семьей. Ты не обращал внимание на статистику? Никогда еще не женились так рано. Мы торопимся, мы не хотим отстать от времени, а оно с бешеной быстротой несется вперед. Но мне кажется, что все эти разновидности существовали во все времена и в общем пропорция не так уж изменилась. Однако почему-то принято говорить только о самой беспечной части молодежи.

У меня в семье было по представителю каждой такой разновидности. Сейчас я снисходительно смотрел на своего младшего сына, представлявшего третью подгруппу.

— В наши дни, — продолжал он, — именно нотариус утратил свое значение, а не мэр и не священник.

Но отвлеченные рассуждения были непривычны для Бруно, его скорее интересовал самый итог. Он то терял веру в себя:

— Покорить девушку куда труднее, чем сдать экзамен.

То вновь приободрялся:

— Плохо ли, хорошо ли, но обычно я сдавал свои экзамены.

То посмеивался над своим постоянством:

— Я как верная собачонка…

И в то же время считал, что это его единственный шанс.

— Сейчас главное — чтобы она привыкла. И добавлял:

— Так же, как и ты…

Можно было подумать, что ему угрожает целая армия соперников. Но стоило мне произнести имя какого-нибудь юноши, как он тут же с улыбкой отклонял его. Однажды я даже упомянул имя Мишеля.

— Она виделась с ним?

— Да, раза два, кажется. Успокойся; сначала ее, как и многих других, притягивал к себе его блестящий мундир. Но теперь она первая смеется над этим. Она поняла, что из себя представляет мой брат. Она говорит, что этот egoaste[12] далеко пойдет.

— Ну а если бы их отношения далеко зашли, как бы ты поступил, Бруно?

— Я иногда сам задаю себе этот вопрос… Во всяком случае, можешь не сомневаться, Мишель бросил бы ее даже с ребенком.

Его глаза потемнели, он замолчал. И я вдруг понял, что мой сын способен даже на большее, чем его отец, который, вероятно, не стал бы его удерживать от такого безумного шага и убедил бы себя, что для него это единственная возможность иметь кровного внука от Бруно.

Проходили дни. Однажды вечером, в четверг, вернувшись домой более мрачный, чем обычно, он спросил меня:

— Скажи, что бы ты стал делать на моем месте? Я ей ни о чем не говорю, боюсь нарваться на отказ. Я все пытаюсь приучить ее к себе. Но если так будет долго продолжаться, у меня не останется никаких шансов: приятельские отношения — гибель для любви.

Я не стал ему напоминать, что еще совсем недавно он не захотел поставить себя на мое место. Я не слишком был заинтересован в успехах Бруно. Но меня начинали задевать за живое его неудачи, да просто тяжело было смотреть, как мучается парень. Я предложил:

— Попробуй-ка не показываться ей на глаза некоторое время. Отсутствие обычно замечают.

— Или им пользуются. Хорошо тебе сейчас говорить, а во времена Мари ты без конца пропадал у нее.

Он покраснел, замялся.

— Теперь, когда я об этом думаю, я понимаю, что мы вели себя как последние эгоисты. Нелегко тебе тогда приходилось,

В этот же вечер, надеясь, что он будет чувствовать себя увереннее на четырех колесах, я предложил ему по четвергам и субботам брать мою машину (дав себе слово при первой же возможности купить новую).

Недели три спустя Бруно, прежде чем отвезти Одилию домой, заехал с ней к нам. Мне понравилось, как они запросто говорили друг другу «ты», и я был доволен, что в их взглядах не было ничего сообщнического. Одилия была хорошо причесана, в элегантном платье, в ней почти ничего не осталось от непоседливой прелестной девочки с распущенными густыми волосами. Теперь глаза ее смотрели серьезней, грудь оформилась, и только по-прежнему забавно морщился нос. Всем своим поведением она подчеркивала, что ее с Бруно не связывают никакие обязательства, а сам Бруно, видимо, ни в коем случае не хотел показаться мне самоуверенным. Они не пробыли у нас и трех минут, не сказали и трех фраз; я почувствовал, что у меня защемило сердце лишь в тот момент, когда они садились в машину: Бруно на мое место, Одилия на обычное место Бруно — с уверенностью пары, которая не в первый раз едет вместе и у которой уже появились свои узаконенные места, свои привычки.