Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук - [18]

— Здравствуйте, Аполлинарий Модестович, — поприветствовал Блинов научного руководителя.

Аполлинарий Модестович через плечо взглянул на Мишу, крякнул и еще шибче заработал лопатой.

— Обмишурились, дорогой товарищ! — норовя не поворачиваться лицом, сообщил мелкий хулиган.

— Аполлинарий Модестович, неужели не узнали? Вспомните: летающие тарелки, Степу Академика…

— Летающие тарелки? — вскинулся Аполлинарий Модестович и потеребил свою клинообразную бородку. Потом сказал:

— Ну и что? Я их всего два раза видел.

Сказал и так и остался с открытым ртом, поняв, что проговорился.

— Ну вот видите…

— Гражданин милиционер! — фальцетом заверещал Аполлинарий Модестович, — ко мне тут пристают, норму выполнять мешают…

Миша сказал милиционеру:

— Пожалели бы старика в интересах науки.

— Этого, что ли? — удивился милиционер и пояснил: — В Академии хулиганил.

— Я не хулиганил, — обиделся Аполлинарий Модестович, — я ученому инопланетян приносил.

— Во-во, — поддакнул милиционер. — А зачем ты ему в кабинет мух напустил?

— Это не мухи…

— Занимался бы своим делом, а то и с работы погнали.

— А кем он работал? — спросил Миша.

— Гардеробщиком.

Грустный это был день у Миши. Столько надежд — и в один момент все прахом.

— Так вот почему Степа Академик исчез, — подытожил свои безрадостные мысли Блинов.

И в тот момент, когда Миша подсчитывал, какую сумму он профукал на знакомства, попойки и всякое прочее, пришла Эля и с порога спросила:

— Миша, ты на мне женишься или нет?

Миша помусолил карандаш губами и, глядя поверх Эли, ответил:

— Созвонимся.

МАМИНА ДОЧКА Повесть

I

Последние полгода Нина Васильевна не знала, куда девать себя, свою энергию. А все потому, что ушла на пенсию. Отговаривали ведь ее повременить, упрашивали, можно сказать, а она ни в какую.

— Хватит, — заявила она, — свое оттрубила, пора и отдохнуть.

Отдыхалось хорошо месяц — два: книжки почитывала, блеск навела в квартире, кулинарных хитростей поднабралась — ну а дальше что? А дальше — скука. И ничем ее не убьешь, не вытравишь. Поторопилась, видать, с уходом.

Квартира у Нины Васильевны находилась в центре. Она была хоть и однокомнатная, но удобная, светлая, с телефоном. Одно слово, что телефон, а звонил он крайне редко. Да и то в основном Оля. «Мама, я задерживаюсь», и сразу — пи-пи, пи-пи. Оля — единственная дочь Нины Васильевны, конечно, умная, скромная и внешностью бог не обидел, но — увы — неустроенная. Без мужа, но, слава богу, и без детей. А может, наоборот — не слава богу. Много ли проку от нынешних мужиков. Да и какие это мужики — одно название. Заявился как-то инженер с Олиной работы — и с виду охламон, и в разговоре не лучше. Потом признался:

— Я, говорит, покамест трезвый, очень стеснительный.

А спросил бы, кому он здесь нужен, наспиртованный?

Но время-то не удержишь, вон как скачет. И чем дальше, тем придирчивее становилась Нина Васильевна. И такой взгляд выработала, что посмотрит на человека, как рентгеном просветит. Ну а прощелыг всяких — тех за версту чует. И Оле строго-настрого наказала:

— Хоть и старомодно это, но без моего благословения замуж не пойдешь.

— Мама, но ведь мне жить! — запротестовала Оля.

— Вот ты найди сначала такого, чтобы жить не в этой квартире. Тогда и рассуждай.

Нина Васильевна часто спрашивала себя: куда настоящие мужики подевались? Ни кола, ни двора, а все нажитое в портфеле умещается. И хоть бы перспектива какая! Приводит Оля как-то парня. Да какой парень?! — мужчина в летах.

— Познакомься, это мой хороший друг Гриша.

— Сколько вам лет, Гриша? — спросила Нина Васильевна.

— Тридцать семь.

— А кем вы работаете?

— Лаборантом. Работа не пыльная, тихая, — лепечет он.

— А зарплата какая?

— Если чистыми, то девяносто два рубля.

— А женские сапоги, знаете, сколько стоят?

— Не знаю, зачем мне это? Мы с Олей вещизмом не болеем.

— Вещизм, говорите. Но неужели к тридцати семи годам зарплату побольше не заслужили?

— Я не карьерист.

Тогда Нина Васильевна сказала дочери:

— Оля, убери с моих глаз эту добродетель.

— Мама, ты чересчур строга к моим поклонникам, — обиделась дочь, когда они остались наедине.

— Ничуть! Когда здоровый мужик к сорока годам не получает и ста рублей, то это трутень. Куда ему жениться? Если бы он уважал себя, то хоть и без диплома, а пошел бы на стройку, шофером — да мало ли куда? А у таких убогих и невесты должны быть убогие. Потому что им не муж нужен, а самец. Они в лепешку будут расшибаться, чтобы содержать таких трутней. Нет, Олечка, это не наш вариант.

— Но, мама, мне ведь двадцать пять!

— По нынешним временам — это не катастрофа.

Конечно, не катастрофа, но плохо и то, что эти разговоры становились дежурными. Поистине, у кого что болит… Бывает, прильнут они на весь вечер к телевизору и словом не перекинутся, потому что всякие беседы рано или поздно перескакивали на эту злополучную тему. И ни сна потом, ни покоя. Так не лучше ли молчком отсидеться?..

Дело шло к конфликту, и он бы наверняка произошел, если бы не приезд Константина Васильевича — родного брата Нины Васильевны. Ни телеграммы, ни звонка — явился и, как говорится, прошу любить и жаловать. Был он чуть постарше Нины Васильевны, богатырского сложения, громкоголосый, увенчанный красивой сединой. Протопав к столу, он вывалил на него с десяток разнокалиберных пакетов и только потом, скинув полушубок, робко и нежно поцеловал Нину Васильевну в щеку.