Ради смеха, или Кандидат индустриальных наук - [17]

— Тамаду нашел?

— Нашел. Не тамада, а соловей. И от грузина не отличишь.

— Молодец. Банкет на сколько человек?

— На тридцать.

— Молодец. Ну… Господи, пятнадцать минут позора! — И Блинов исчез за дверью. Следом потянулись ученые и недоученые, приглашенные и незваные.

В десять ноль-ноль, призывая к тишине, затренькал графин и началась прекрасно отрепетированная сцена защиты диссертации. Перед тем как подняться на трибуну, Мише гордо подумалось: «В этот день в Москве, в Риге, в Калуге, в Ашхабаде появятся новые кандидаты наук и среди них он — Блинов».

Хорошо подумалось Мише! Но только не знал он, что по выходным дням диссертации не защищаются. Впрочем, на то они и выходные.

«Ученый совет» шел своим чередом. Авторитетно басил председатель, поборол под конец икоту первый оппонент Юрий Михайлович. Очень внятно, хотя и пришлось поддерживать вставную челюсть пальцем, выступил оппонент № 2. Но больше всех переживал Степа Академик: из укромного уголка он четко дирижировал всем спектаклем, руками, глазами, ногами, кашлем подсказывая, чья очередь взбираться на трибуну. Чем ближе к банкету, тем мощнее звучала оценка диссертации Блинова: «вклад в науку», «несомненный вклад в науку», «бесценный вклад в науку», «открытие», «что ни глава, то открытие»… Ну, а когда прозвучали олова: «эпохальное открытие», Степа Академик подал команду немедленно приступить к голосованию. И вот он, кульминационный момент!

— Таким образом, — в последний раз пробасил председатель ученого совета, — восемь членов проголосовало «за», один — «против». Товарищу Блинову присуждается искомая степень кандидата индустриальных наук!

Аплодисменты. Цветы. Рукопожатия.

Вместе с запахом нафталина в коридор выплеснулись соучастники сегодняшнего торжества. Самыми несолидными в этой гурьбе выглядели Степа Академик и Аполлинарий Модестович. Первый держал за грудки научного руководителя и хулиганским тоном интересовался:

— Ты почему нашу науку опозорил? Почему, спрашиваю?

— Не здесь, давайте отойдем в сторонку, Степан Гаврилович, я все объясню.

— Ты почему науку опозорил?

— Как это опозорил?

— Где это видано, чтобы научный руководитель голосовал против?!

Аполлинарию Модестовичу наконец, удалось молитвенно сложить руки.

— Степан Гаврилович, я все объясню.

— Если плохо объяснишь, — погрозил Степа Академик, — на банкет не пойдешь.

— Я хорошо объясню. — Аполлинарий Модестович затравленно посмотрел по сторонам и припал губами к уху Академика: — Я испугался, что ему на самом деле степень присвоят.

— А почему испугался?

— Но ведь я и сам мог так защититься, — едва не прослезился научный руководитель.

— Ладно, — почти простил его Степа Академик. — А насчет банкета я еще подумаю.

— Не бросайте меня, — попросил Аполлинарий Модестович. — Мне будет одиноко.

Степа Академик, не очень церемонясь, протаранил толпу поздравителей и приблизился к Блинову.

— Все как по нотам, — сказал он и хлопнул Мишу по плечу. — Поздравляю! Через сорок минут банкет.

Блинов аккуратно расценил на своем локте пальчики Эли, передал ей цветы и, дождавшись, когда их со Степой Академиком оставят вдвоем, солидно проговорил:

— У меня сегодня праздник. Это твоя заслуга. А за праздник, я знаю, надо платить. Сейчас или попозже? — Он с готовностью полез в карман.

Это была трудная минута для Степы Академика. Это была одна из самых трудных минут в жизни Степана Гавриловича Чаплыгина. Его редкие глаза темнели и влажнели… Он решил:

— С деньгами, Миша, повременим. Пусть сначала Москва утвердит.

И знал ведь он, что Москва никогда не увидит диссертации Блинова. А значит, и денежки — фьють! Что скрывать? Мишу, конечно, удивила… стеснительность Степы, но вида он не подал. Только сказал:

— Уважаю!

А потом был банкет. Было много выпито, съедено, сказано. И, наверное, благодаря усилиям тамады, за столом было очень весело. Потому что, когда предоставили слово первому оппоненту Юрию Михайловичу, он посмотрел на Блинова, на стол, на свой хрустальный фужер и проговорил:

— Е-мое! — Заплакал и добавил: — Е-мое!

Эпилог

Прошло полгода.

Миша Блинов, донельзя взвинченный после защиты диссертации, понемногу успокаивался. А в последние дни и вовсе перестал подкарауливать почтальона, ожидая дорогой весточки из Москвы. Исчез почему-то из поля зрения Степа Академик. Блинов вспоминал: смурной он какой-то был после банкета и объявлялся на мишином горизонте раза два, три. Вместе с листьями опали у пивной колготные очереди, и лишь по праздникам Мише удавалось раззадорить клиентов.

— А ну пошевеливайся, синхрофазотрон! — кричал он замешкавшемуся посетителю, и очередь с готовностью смеялась и удивлялась Мишиной шутке.

Постоянные клиенты иногда спрашивали:

— Когда, Миша, диссертацию утвердят?

Миша на минуту прекращал торговлю, нагонял на лицо значительность и как бы вслух размышлял:

— Что я могу ответить? Мои оппоненты еще на защите сказали: «Слишком ты, товарищ Блинов, до хрена открытий наделал. Долго в них Москва разбираться будет». Вот они и разбираются. Думаю помочь им, сам махну в Москву.

Махнуть в Москву Миша передумал после одной знаменательной встречи. Ехал он как-то по улице, смотрит, на тротуаре под надзором милиционера орудует бригада пятнадцатисуточников. И очень Мише показался знакомым гражданин с совковой лопатой. Вылитый Аполлинарий Модестович. Миша притормозил, всмотрелся — точно он! Он подошел, поклонился.